Тем более что жизнь короткая такая…

Да и что говорить? Однажды Юлик Эдлис позвал нас к себе послушать его пьесу. Помню, какие только предлоги мы ни выдумывали, чтобы отказаться. Но так и не сошлись на чём-либо правдоподобном. Пришлось идти – слушать. И как же обрадовались, когда пьеса оказалась неплохой! Как радовались не столько за Эдлиса, сколько за то, что не пришлось скучать, убивать время.

Эдлис поставил на стол коньяк, печенье, кофе. Всё это было с благодарностью выпито и съедено.

Но слушать в другой раз другую его пьесу никто к нему не пошёл. Отговорились работой, благо заканчивался срок пребывания.

В ту ночь были с нами Борис Абрамович Слуцкий с женой Таней Дашевской. Конечно, большую часть ночи пел Булат. Но прежде чем начать петь в номере, он сказал, что хочет прочесть любимое своё стихотворение и прочитал:

Когда русская проза пошла в лагеря —в землекопы,а кто половчей – в лекаря,

в дровосеки, а кто потолковей – в актёры,в парикмахерыили в шофёры, —вы немедля забыли своё ремесло:прозой разве утешишься в горе?Словно утлые щепкивас влекло и несло,вас качало поэзии море.

Булат дочитал стихи до конца. Борис Абрамович порозовел и сказал, что у Булата удивительная манера читать стихи, так читают хорошие актёры, вживаясь в содержание и проживая его. А откликаясь на просьбы прочесть ещё какие-нибудь свои стихи, сказал, что мы собрались не на вечер поэта Слуцкого, поэтому он прочтёт короткое стихотворение и на этом закончит. Но какое стихотворение он прочитал!

Местный сумасшедший, раза двачуть было не сжёгший свою деревню,пел «Катюшу», все её словавыводил в каком-то сладком рвенье.Выходил и песню выводил.верно выводил, хотя и слабо,

и, когда он мимо проходил.понимал я, что такое слава.Солон, сладок, густ её раствор.Это – оборот, в язык вошедший,это – деревенский сумасшедший,выходящий с песнею во двор.

Меня поразило, как сумел Борис Абрамович так написать стихи, что сквозь них явственно проступает текст песни Исаковского, поэта совершенно, казалось бы, другой литературной школы.

Пауза была долгой. Видимо, другие были потрясены не меньше меня. Трудно было не понять, что никому не хочется выступать, как бы соперничая с тем, что все услышали. Соперничать не хотелось.

Поэтому и Булат не потянулся к гитаре, и Фазиль не надевал очки, чтобы прочесть обещанный смешной кусочек своей прозы. Не говорю уже о Мише Козакове, необычно притихшем. Он любил дурачиться на вечеринках, удерживая её слегка легкомысленный градус.

Нет, потом всё пришло в норму. Новогодняя ночь, как всегда, удалась на славу. Произнёс это слово и почувствовал, как до сих пор цепко держит меня стихотворение Слуцкого, которое он прочёл. Он ведь произнёс его название: «Слава».

2

Я всегда оживлялся, когда в газету приходил прекрасный критик Станислав Рассадин. Вычитав гранки очередного своего блистательного фельетона и дождавшись конца моего рабочего дня, он вместе со мной выходил из здания. Мы шли по Цветному, Рождественскому, Тверскому, Суворовскому и говорили, говорили, говорили. Сворачивали к Библиотеке Ленина, где Рассадин садился на троллейбус, который вёз его на Ленинский проспект, а я шёл домой на Арбат.

Говорили, конечно, не всухую. Покупали пару четвертинок и по пути заходили в подъезды домов, отхлёбывая водку.

Рассадин жил на Воробьёвском шоссе, которое окрестные жители называли «Воробьёвкой». Потом его переименовали в улицу Косыгина. И в полном соответствии с речевыми и психологическими законами её окрестили «Косыжкой».

Нас связывали не просто профессиональные интересы и приятельство, нас связывала дружба.

Я и сам не заметил, как оказался в сильнейшей зависимости от его манеры мыслить и выражать эти мысли. Для меня он был Мастер, и я охотно пошёл к нему в подмастерья.

Я помню, как однажды Лёня Миль привёл меня в комнату Юрия Домбровского на Сухаревке, где среди прочих гостей сидел писатель Юрий Давыдов, только что издавший какой-то исторический роман и подаривший его Домбровскому. Юрий Осипович надел очки, полистал книгу и, сказав: «Слушай, да ты же написал прекрасную прозу!» – стал её читать вслух. Проза звучала действительно очень поэтично. Я посмотрел на Юру Давыдова. Он побледнел и сказал Домбровскому: «Хватит паясничать!» «Ну, как хочешь», – согласился тот и снял очки. Оказалось, что Юрий Осипович Домбровский читал не текст Давыдова, а отредактированный им самим – на лету.