Тем более что жизнь короткая такая…

В понедельник 19-го августа я встал очень рано. До глубокой ночи я жарил собранные накануне опята. Оставалось ещё сковородки на две.

Я включил радио. «В Москве объявлено, – бесстрастным голосом сообщил диктор «Голоса Америки», – что в виду невозможности Горбачёва по болезни исполнять обязанности президента, эти обязанности будет временно исполнять вице-президент Янаев».

Я застыл с опёнком в руках. Что такое? Какая болезнь? Уж не та ли, какой внезапно захворал в своё время Хрущёв?

Бросив грибы, я плотно насел на радио. Поймал «Свободу» и услышал, что создан ГКЧП – Государственный комитет по чрезвычайному положению, что оно вводится в Москве, к которой сейчас на всех парах движется боевая техника.

Я позвонил Рассадину. Там никто не берёт трубку. Видимо, ещё спят. Позвонил Саше Рыбакову, который откликнулся хриплым, сонным голосом.

– Переворот, – сказал я ему.

– Сейчас включу телевизор, – пообещал он возбуждённо.

Ах, да! Телевизор как раз сейчас начнёт свою работу. Я включил. Заставка – крупные, почти плакатные буквы: «Заявление советского руководства».

В газете – реакция разная. От комически-иронического: «Разрешите поздравить вас с переворотом!» – до мудро-назидательного: «Доигрались со своей демократией?» У одних (чаще всего международников) блестят глаза, другие подавленно молчаливы.

Номер ведёт Соломонов. Спускаюсь к нему.

– Ничего, – говорит, – пока не знаю. Слышите гул?

Я прислушиваюсь. Да, слышу.

– Это танки и бронетранспортёры, – по звуку определяет Соломонов. – Они едут по Садовому кольцу.

Золотусский запаздывает. Наконец, появляется.

– Еле прорвались, – рассказывает он о себе и о шофёре. – Пришлось петлять. Кругом танки.

Я вышел на улицу. Дошёл до Садового. Танки стоят плотно друг за другом, как зимой снегоуборочные машины. Танковые люки закрыты. Народу на улице мало.

Возвращаюсь в редакцию.

– Нас закрыли! – слышу. – Только что прошла «тассовка».

Иду в секретариат к своему приятелю Саше Тамирову. Он протягивает мне «тассовку». Распоряжение ГКЧП: все газеты, кроме нескольких партийных, закрываются и подлежат перерегистрации.

Появляется один из моих знакомых. Фамилию его не назову. Скажу только, что он специалист по зарубежной литературе.

– А что ж ты хотел? – спрашивает он. – Ты действительно верил, что этот семидесятилетний режим так просто возьмёт и сдастся? Нет, брат, такого не бывает! Тем более что Москва и Ленинград – это ещё не весь Советский Союз! А в глубинке все за этот режим!

Я не могу его слушать! Не хочу с ним спорить! Мне вообще не хочется его видеть. О чём я ему и говорю.

– Ну, как знаешь, – обижается на меня этот мудрец. – Только как бы тебе не пожалеть потом.

Очень активно ведут себя сидящие в одной комнате Ирма Мамаладзе и Алла Латынина.

– Бурлацкий в Крыму, – говорят они мне. – Он должен немедленно прервать отпуск и появиться в газете. Ты с этим согласен?

– Конечно, – отвечаю.

– Тогда подписывай.

Подписываю обращение к Бурлацкому, которое зачитает ему по телефону оставшийся за него Поройков. Входит Лора Левина (Великанова). На её лице ликование. Она протягивает нам листок подслеповатой печати. Алла, Ирма и я читаем. Это обращение Ельцина, Силаева и Хасбулатова, называющее членов ГКЧП государственными преступниками, совершившими переворот.

– Вот так! – радуется Алла Латынина. – Они-то думали, что мы струсим!

– Где ты был? – спрашивает меня Золотусский, когда я возвращаюсь к себе.

Объясняю.

– Правда? – спрашивает он. И бежит к Ирме и Алле читать обращение Ельцина. – Да! – говорит он, вернувшись. – Это мощный удар! В любом случае, Ельцин входит в историю!

– Обоих к Поройкову, – объявляет наша секретарша Люба.

Поройков усаживается вместе с нами за журнальный столик.

– Ну, что будем делать? – спрашивает он, показывая на лежащее перед ним письмо. Под ним много подписей. – Я разговаривал с Бурлацким. Тот уверяет, что билеты на Москву не продают даже по депутатским удостоверениям.

– Так, может, это так и есть? – предполагает Игорь.

– Но Ирма Мамаладзе только что говорила с двумя депутатами, сегодня прилетевшими из Крыма, – сообщает Поройков.

– А Вы скажите об этом Бурлацкому, – предлагаю я. – Пусть он с этими депутатами свяжется, и они объяснят ему, как раздобыть билет.

Поройков смотрит на меня с сожалением.

– А Вы уверены, что он захочет с ними связаться?

– Конечно, нет, – отвечаю. – Но он тогда не сможет кивать на внешние обстоятельства. Все будут знать, что он не хотел прилетать.

Мог бы, конечно, и дальше почти поминутно фиксировать все примечательные события тех трёх тревожных дней. Но не стану этого делать: они у многих на памяти.

Расскажу о расширенной редколлегии, которую собрал Поройков, чтобы посоветоваться: как быть? Позвонили из Комитета по печати и предложили подать в соответствии с распоряжением ГКЧП регистрационные документы. Их обещают рассмотреть и утвердить сразу же. И тогда танк, который стоит на Цветном, перекрывая вход в наши издательство и типографию, будет убран, а газете, может быть, разрешат выйти на этой неделе, то есть вовремя.

– И с какими материалами выйдем? – поинтересовались мы с Золотусским.