Тем более что жизнь короткая такая…

Допускаю, что и ему чем-то в своё время досадил Игорь, хотя именно при Золотусском он, беспартийный, как я, и не имевший, как я, шансов, стал заведующим отделом. То, что он страшно разозлит Игоря этим (и не только!) своим выступлением, можно было предвидеть. Но отмечу, что, узнав о его назначении членом редколлегии, Золотусский его поздравил, присовокупив, что теперь станет, быть может, полегче обсуждать вопросы, связанные с литературой, – всё-таки прибавился любящий литературу человек!

Когда я, наконец, вышел из больницы и через четыре месяца появился в газете, то первая же летучка показала, что манёвр Кривицкого удался: в лице Радзишевского он получил управляемого члена редколлегии.

Но в больнице я пробыл, как и говорила мне заведующая отделением, ровно месяц: вышел 30-го января 1992-го года, чтобы самому наблюдать, как стремительно рушится экономика, обесцениваются деньги, многие товары исчезли с прилавков, и, когда появлялись, за ними приходилось отстаивать огромную очередь.

В газете, как я уже сказал, я появился через четыре месяца, но у меня была ещё другая работа, где я не пропустил ни дня и где никто не знал, что я лежал в больнице с инсультом.

Я говорю о Высших литературных курсах Литинститута, на которых мы с поэтом Юрием Кузнецовым вели семинар поэтов.

Я лежал в январе, то есть в зимние каникулы слушателей, которые, уйдя на них незадолго до Нового года, вновь вышли в начале февраля.

Марина испугалась моему решению преподавать и поехала провожать меня. Но ничего страшного не случилось, и она успокоилась.

Как всегда семинар начался с сообщения Кузнецова, который расставил даты обсуждения слушателей, и с моего – о том, какие мифологические книги следует слушателям прочитать.

– Как Вы с ним уживались? – удивлённо спросил меня поэт Толя Преловский, узнав о нашем совместном преподавании.

В отличие от многих своих друзей, я не считал Кузнецова бездарностью. Были у него стихи, которые мне и сейчас нравятся. Небольшого сборничка из них не получится, но в непредвзято составленной поэтической антологии они займут достойное место. К тому же пришёл я в Литинститут после того, как дважды выругал Кузнецова в «Литературке». Второй раз, казалось бы, особенно для него обидно. Он процитировал гоголевские слова о Пушкине: «В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». И извратил их смысл: точно, дескать, подметил Гоголь, – «никакое оптическое стекло не может отразить ни звука, ни запаха, ни осязания, ни, тем более, духа – уж совершенно неуловимой вещи». То есть Гоголь не одобрил, а напротив осудил Пушкина! Меня это разозлило: ну что за безграмотность! Коли ты ратуешь за огромное значение поэтических символов, мимо которых, по-твоему, проходят русские поэты начиная с Пушкина, так будь хотя бы сам твёрд в древней символике. Гоголь ведь писал о возможностях выпуклого оптического стекла! О тех возможностях, которые выражены в композиции такой работы близкого Гоголю художника Иеронима Босха, как «Операция глупости», построенной, по словам её исследователя, «по принципу отражения в поверхности круглого зеркала, которому мышление того времени придавало значение символа мира»!

Но когда мы с Кузнецовым встретились в Литинституте, оказалось, что он на меня не обижен. Моя статья его заинтересовала. Поэтому и просит меня рассказывать студентам (слушателям) побольше о древней символике. «Стихи у них, как правило, слабые, – говорил он. – Ругай их хоть матом. Но просвещай – символика, древнее значение слова: в этом я не силён!»

Стихи этих слушателей были чудовищны. Я к их приёму не имел отношения. Набирали их Кузнецов с проректором Валентином Сорокиным, о котором Кузнецов однажды сказал мне: «Этот ещё хуже наших». Чувствовал, очевидно, Сорокин, как относится к нему Кузнецов, если вовсю кроет стихи покойного поэта: и то у него не по-русски, и это по-одесски (по-еврейски то есть)! За что его время от времени журят: ну что ты, Валя, нельзя же так по своим!

Мне в этих играх патриотов разбираться недосуг. И пишу только о том, как мы с Кузнецовым уживались. Хотя сейчас я бы на подобный союз не пошёл, да и, по правде сказать, облегчённо вздохнул, когда услышал от инспектора учебной части Литинститута, что новый ректор Литинститута Сергей Есин принял решение ограничиться одним руководителем семинара.

Вообще из наших слушателей мне запомнился Зелимхан Яндарбиев, и то – не запомнился, а вспомнился, когда его, бывшего исполняющего обязанности президента Ичкерии, вместе с сыном и двумя охранниками в 2004-м году в Катаре убили работники нашего посольства, как выяснилось, офицеры ГРУ, подложившие мину в днище его машины.

А запомнился стихами Валерий Хатюшин. «Стихи! – фырчал о его виршах Кузнецов. – У нас в Краснодаре любой член литобъединения пишет лучше!»