Тем более что жизнь короткая такая…

– Мелентьев, – ответил Сырокомский. – И будьте уверены, что стенограмму летучки он прочитает.

– Ну и пусть!

– Вам – пусть, а отдуваться нам с Чаковским! По этому стихотворению было закрытое решение ЦК. Давайте впредь поступать так: если Вам что-то не нравится, Вы ко мне приходите, а не летучке рассказывайте. Ведь Вы же не мальчик. Знаете, сколько там очень внимательных ушей!

Мелентьев в ту пору был заведующим сектором отдела культуры ЦК, а уже через год стал заместителем заведующего этого отдела. А еще через несколько лет пал жертвой скандала, который сам и затеял. Зоологический антисемит, он написал Брежневу пространную записку о проникновении сионистов во все сферы идеологической жизни страны. Читал ли её Брежнев или сразу переправил Суслову, поставив на ней знак вопроса, – точно неизвестно. Известно только, что идеолог партии Суслов усмотрел в мелентьевской записке грубое попрание принципов социалистического интернационализма и приказал гнать её автора из аппарата. После короткой борьбы в Политбюро Мелентьев был назначен министром культуры РСФСР.

Он попробует отыграться, когда ставший секретарём ЦК Кириленко переведёт в Москву секретаря Челябинского обкома партии Тяжельникова, которого изберут первым секретарём ЦК комсомола и который окажется чуть ли не духовным близнецом Мелентьева. Главным редактором «Комсомолки» Тяжельников поставит Ганичева, нынешнего председателя Союза писателей России, а тогда бывшего руководящего работника комсомольского аппарата, возглавившего издательство «Молодая гвардия» и не помышлявшего поначалу ни о каком писательстве. Ганичев укрепит «Комсомольскую правду» своими кадрами, Тяжельников подберёт подходящих людей для укрепления комсомольского аппарата, Мелентьев будет помогать в этом тому и другому. И вот уже в Москве в среде так называемой творческой интеллигенции зародится кружок, очень похожий по своей направленности на общество «Память» или на фашиствующее баркашовское «Русское единство».

Кружок, разумеется, возникнет не без ведома КГБ и не обойдётся без внедрённых в него агентов, которые станут оповещать партийное и чекистское руководство обо всём, что там происходит.

С подачи КГБ появится ещё и откровенно профашистский кружок Скурлатова, идеалом для которого станет гитлеровский режим с его окончательным решением еврейского вопроса.

Позже Тяжельников оставит пост первого секретаря ЦК комсомола и будет назначен заведующим отделом пропаганды ЦК партии, где начнёт работу по сближению обоих кружков. Тем более что принципиальных разногласий между скурлатовцами и такими, скажем, людьми, как монархист и антисемит – заведующий редакцией «Жизни замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» Сергей Семанов, не было.

Но тут случится осечка. То ли в верхах не договорятся между собой, то ли там почувствуют для себя какую-то нешуточную опасность, но Тяжельникова выкинут из ЦК послом в Румынию, Ганичева из «Комсомолки» в не слишком престижное издание – «Роман-газету», а Мелентьева спустя некоторое время отправят на пенсию.

Я увижу его незадолго до его смерти – лет двадцать тому назад в доме книги на Новом Арбате. «И сколько рублей всё это потянет?» – деловито спросит он у кассира, посматривая на него сквозь золотую оправу очков. А я ещё раз вздохну о том, какие всё-таки неграмотные ничтожества руководили идеологией при коммунистах!

Видимо, разговор с Сырокомским подействовал на Синельникова. Наверняка он сделал вывод, что есть у меня в газете мощный покровитель. Но работать мне с ним было всё равно тяжело.

Эта тяжесть усугублялась ещё и быстрым привыканием к людям нашего куратора Евгения Алексеевича Кривицкого, который спустя недолгое время после назначения Синельникова редактором отдела уже, казалось, жить без него не мог. Вызывал по многу раз в день, советовался по каждому пустяку, прислушивался к его советам. Понятно, что ничего хорошего о тех материалах, которые я хотел протолкнуть через начальство, Синельников Кривицкому не говорил.

Правда, во время той прогулки с Сырокомским по двору газеты мы с ним договорились, что лучшие, на мой взгляд, статьи я буду нести лично ему, а он уже попробует действовать от себя. Не раз так и было. Но те статьи, которые я сдавал в секретариат, как правило, вызывали недовольство Синельникова.

Выручила его жена, очень красивая и странная женщина с безразличным взглядом, смотрящим не на тебя, а сквозь тебя.

У Синельникова было два любимых существа: жена и кошка. Кошку, гладкую, серебристую, с большим пушистым хвостом, он нередко приносил с собой в корзине. Она носилась по кабинету, забиралась на диван, на стол, прыгала к нему на колени, тёрлась об него и быстро-быстро розовым язычком лакала молоко из мисочки, которую ставила перед ней Лидия Георгиевна Катунина.

С женой Синельников мурлыкал, как кошечка с ним: «Ну как, Леночка? Что ты сейчас делала? Спала? Сладко? Может, выпьешь крепкого чайку для бодрости? Конечно, родная! Поступай, как тебе хочется!»