Тем более что жизнь короткая такая…

Мара недаром называли у нас Маром Советского Союза. Его раболепные интервью с военачальниками постоянно печатались к соответствующим воинским датам. Сотрудникам он давал понять, что не просто интервьюирует маршалов, но со многими из них крепко дружит. Пройдёт несколько лет. Наш большой кабинет, где мы некогда сидели с Золотусским, разделят не слишком плотной перегородкой на два. Один кабинет оставят за мной, а в другой въедет Мар, обладавший зычным, мощным голосом. Я стану всякий раз вздрагивать, когда чуть ли не над ухом будет раздаваться: «Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!» Ликующий, имитирующий парадное приветствие голос Мара означает, что ему позвонил сейчас какой-то маршал. Как правило, спустя несколько минут Мар открывал мою дверь и говорил озабоченно что-нибудь вроде: «Василевский звонил. Сдаёт потихоньку старик! Печень, говорит, прихватило!» А через некоторое время захлёбывающаяся от смеха Нина Подзорова (о ней речь впереди) рассказала мне, что по какому-то делу зашла к Мару как раз в тот момент, когда он выкрикивал своё победное парадное приветствие некоему маршалу, глядя в нашу общую с ним стену. Телефонной трубки у Мара в руках не было!

Думаете, его смутило это разоблачение? Нисколько! Конечно, ни с кем из тех, у кого брал интервью, он не дружил. Но умел быть им необходимым. И был настолько убедителен в этом, что, когда его долго отказывались принять в Союз писателей, Ираклий Луарсабович Андроников, которого Мар сопровождал повсюду, воспевая в газете любые его шаги, – сам Ираклий Андроников гневно заявил, что сдаст писательский билет, если такой же не получит Наум Мар!

А на летучке предложение Мара не прошло. Чаковский сказал, что не видит необходимости в создании какой-то комиссии, но отреагировать на статью Золотусского газета просто обязана. И ответили в следующем же номере, расточая льстивые похвалы Бондареву и проклиная критика его романа.

А теперь о Подзоровой. То есть сперва не только о ней.

Кажется, ещё при Синельникове нам по случаю сорокалетия газеты расширили штатное расписание и прибавили зарплату. Точно помню, что получил высшую обозревательскую ставку не благодаря Синельникову, а вопреки ему. Мне её установил Сырокомский.

Из литдрамвещания Радиокомитета к нам пришла Ксения Васильева, оказавшаяся впоследствии неплохим прозаиком. Её посадили на ленинградские книги и журналы.

Остальные периферийные издания отдали Нине Александровне Подзоровой. Она уже работала в «Литгазете» (это было до меня), но уехала с мужем, которого послали работать за границу. Вернувшись, без особой надежды зашла в газету. Оказалось: есть место!

Валентина Помазнёва пришла к нам из «Комсомолки». Она была в отделе как бы блуждающим форвардом: занималась всем сразу и ничем конкретно. Была на подхвате: то интервью взять у кого-то понадобится, то следует освещать работу какого-нибудь пленума.

А Синельников взял в газету Аллу Латынину. Её муж, мой сокурсник Лёня, работал напротив нас в коридоре – в «Литературной России». Ему покровительствовала его начальница – критик Лидия Николаевна Фоменко, человек для Синельникова достаточно авторитетный. Отсвет её авторитета падал и на Лёню, так что с устройством на работу к Синельникову у Аллы Латыниной проблем не возникло.

Тем более их не возникло с зачислением в штат Нины Денисовой. Заказанную ей пробную статью она написала с блеском. Одно время ходила в любимицах Синельникова, пока тот с ужасом не обнаружил, что Нина – близкая подруга члена редколлегии «Нового мира» Игоря Виноградова, за которого она вскоре вышла замуж.

Разумеется, началось противостояние. Уж не помню, кто из них ушёл раньше другого. Кажется, что всё-таки Синельников.

Сама «Литературная газета» по случаю своего сорокалетия была награждена орденом Ленина, который в Колонном зале нам вручал тогдашний Председатель Президиума Верховного Совета Подгорный.

Он оказался демократом. Вручив орден, он отправился за сцену посидеть за столом с редколлегией, но, видимо это ему наскучило, раз он с большой свитой, в которой были и наши руководители, внезапно возник в комнате за сценой, где мы, члены месткома (а я в него входил), партбюро и комсомольского бюро редакции, упаковывали знамя, к которому был прикреплён орден, грамоты и другие вещи.

– Это наш актив, – сладко улыбаясь нам, сказал Подгорному Чаковский.

– Да у вас тут цветник! – почти пропел Подгорный, оглядывая Подзорову, крупные формы которой были подчёркнуты облегающим их платьем.

Нина Александровна улыбнулась, а Сырокомский что-то прошептал Чаковскому. Я понял что. Чаковский мало кого знал из сотрудников по фамилии, имени и отчеству.

– Это Нина Александровна Подзорова, – почтительно представил её Подгорному Чаковский.

– А меня зовут Николай Викторович, – сказал Подгорный Подзоровой.

– Я знаю, – отозвалась та.

– Всё-то Вы знаете, – медовым голосом пропел Подгорный. И завздыхал:

– Эх, где мои тридцать пять лет! Просто уходить от Вас не хочется, – промурлыкал он Подзоровой. – Но надо.

Он пожал Подзоровой руку и исчез вместе со свитой.