Темное солнце

Как могло случиться, что самое значительное здание, построенное на земле, оказалось гробницей? Сумасбродство оспаривало его у тирании. Следовало ли восхвалять гения, оказавшегося способным на подобное свершение, или же обличать закабаление масс? Что за безрассудное честолюбие? Сперва Мери-Узер-Ра довел своих подданных до полного изнеможения и истребил их, а теперь, может, еще потребует от человечества навеки остановиться перед его саркофагом? Перед ничтожным склепом? Нелепая затея. Удручающее тщеславие.

Справедлива одна лишь смерть. Она касается и могущественного, и неимущего.

Где ты, Мерет?.. О чем ты думаешь? К тебе уже приближается палач?

Я присел на обломок строительного бруса; откуда-то издалека пришел пронизывающий северный ветер.

Прежде чем умереть, солнце воспламенилось в последний раз. В кронах перекрикивались вороны с черными крыльями, окрашенными последними красными отблесками дня.

Возле моих босых ног безрадостно посверкивали какие-то камешки, влажная темно-лиловая галька.

Теперь пирамида пела иную музыку – гимн абсолютной и несправедливой власти. С тех пор как люди отделились от природы и стали строить жилища, одомашнивать диких животных и разводить растения, они возвысились над всеми, даже над собой. Привилегированные властвовали над «подлым людом». Элита творила историю, писала свое имя на небосводе славы, а массы тем временем обрабатывали поля и таскали бадьи с водой.

Закат обагрил небо кровью. Наступало неотвратимое. Пейзаж исчезал. День угасал под тяжестью ужаса.

Светило уменьшилось, превратившись в едва заметную огненную черту на горизонте. Воздух потускнел. Я только что присутствовал при кончине солнца.

После кровотечения надвигались безмолвие, холод и тьма. Река забвения уносила мир в пропасть.

Мерет была мертва.

* * *

Принято считать, что восход солнца наделяет мир магией. Вместе со светом он, трепещущий от обещаний и искрящийся от нетерпения, дарует желание жить. Его легкое дыхание возвращает к жизни все, включая камни, птиц, человеческие сердца и статуи из розового песчаника.

Тем утром в заре не было ничего от победы. По мере того как она, гнетущая, серая и блеклая, заливала землю, она одновременно освещала картину чудовищной катастрофы: Мерет покинула этот мир, абсолютная власть тирана скосила сотню невинных. Я остался один, переполненный любовью, которую не успел как следует прочувствовать. Утрата Мерет привела меня в отчаяние на грани смертной тоски.

Дымка тумана парила над долиной на краю пустыни. Царящая вокруг тишина подавляла звуки, которые издавали проходившие вдали козы и ослы.

Присев на корточки перед хибарой и обратившись в сторону Ра, Пакен бормотал непрерывные молитвы. Я еще никогда не видел его таким, неопрятным, с опухшими покрасневшими веками, воспаленными ноздрями и прилипшими к голове волосами. Хотя набожным он не был, ритуалы и заклинания давали ему призрачную защиту от скорби; без них он бы пропал.

Меня же не спасало никакое заклятие. Злосчастье проникало в меня, минуя все заслоны. Неспособный противопоставить ему утешительную веру, я слабел под его сокрушительными ударами.

Чтобы избежать страдания, надо было бы не любить. А поскольку рок лишил меня Мерет, я предвидел, что мой следующий способ любить ее будет заключаться в глубочайшем страдании. Я привяжусь к своему горю и замкнусь в апатии, ибо хотя бы в этом Мерет будет существовать всегда.

– Хочешь, я приготовлю мятный отвар?

Не отдавая себе в этом отчета, я обратился к Пакену с вопросом, который, едва поднявшись с постели, задавала мне Мерет, после того как поджигала смолу, которая очищает воздух и пробуждает тело. Какая-то часть меня отрицала ее исчезновение, сохраняя наши ритуалы.

Изумленный Пакен что-то невнятно пробормотал. Я уже поворачивался, чтобы бросить в воду листики мяты, когда услышал:

– Оставь, я сама заварю.

Я замер. Убежденный, что мое воображение сыграло со мной досадную шутку, я не осмеливался поверить тому, что услышал.

– Да, это доставит мне удовольствие, – настаивал голос.

Я резко развернулся. Перед нами, улыбаясь, стояла дрожащая Мерет. Худобой и бледностью она напоминала призрак.

– Как? Ты…

Договорить я не смог.

Опустив веки, Мерет кивнула. Свидетельствуя о внутреннем смятении, сквозь белоснежную кожу ее висков проступали синие жилки. Шепотом, сама удивляясь тому, что говорит, она начала:

– Перед наступлением ночи к решетке камеры подошли три стражника. Когда они выдернули меня из подземелья, куда нас бросили, я предположила, что меня казнят в первую очередь. Они отвели меня в караульную будку и велели ждать, сколько потребуется, чтобы разошлись родственники, которые толпились у подножия стены. А потом бежать. Ждать мне пришлось до рассвета.

Собрав оставшиеся силы, Пакен поднялся и обнял Мерет. Брат с сестрой залились слезами. Их связывало одно лишь прошлое, настоящее их разделяло. Хотя в обыденной жизни каждый из них проявлял сдержанность в оценке нравов другого, а их отношения держались на осмотрительности, они нежно любили друг друга; и вот теперь они признавались в этом своими слезами.