Темное солнце

Нура, Свен и Ноам уже месяц как обосновались в Лос-Анджелесе и скоро, как всегда, должны были отправиться в больницу. Их калифорнийское житье имело привкус кофе и глазуньи – яичница так хорошо смягчает горечь кофе, что одно без другого уже никак не идет. То ли от изнуряющего солнца, то ли из-за неотвязно терзавшего их беспокойства, из-за окружающей обстановки и поведения людей, которые выглядели странными, но им все никак не удавалось приспособиться к американской жизни. Стоило покинуть отель, с мостовой в нос бросалась едкая вонь выхлопных газов, с тротуаров – запах гриля, а из подъездов тянуло марихуаной, так что им приходилось поскорее прыгнуть в такси, потому что здесь не ходят – здесь ездят.

Насколько Нью-Йорк вертикален, настолько же Лос-Анджелес горизонтален. Бывшая пустыня, хоть и застроенная зданиями, не исчезла, она продолжает существовать под городом; ее присутствие напоминает о себе каждому тем фактом, что город безгранично растягивается, что в атмосфере парят миражи, а ленты автотрасс непрерывно и бесконечно переплетаются. Построенные из дерева и лишенные фундамента дома возникают здесь, не укореняясь. Сады цветут лишь благодаря разнообразным ухищрениям, постоянному поливу и генетически модифицированным растениям, так что листья, когда они не опадают, выглядят совершенно пластиковыми. Расположение и постройка города родились не от вековой традиции, а из плана, разлиновавшего кварталы квадратами блоков и пометившего каждые двадцать метров красными светофорами.

– Свен, мне не хочется идти в клинику Мафусаила, – заявила Нура.

– Почему, дорогая? Что случилось?

– Ты знаешь, что я обожаю сидеть возле Бритты, ощущать ее тепло, ее запах и смотреть на нее. Но сегодня утром я ощущаю, что больше не вынесу ее коматозного состояния и взорвусь.

– Ты подавлена?

– Боюсь, что это вот-вот произойдет.

Свен колебался. Нура предвидела его реакцию и предложила:

– Но ты не лишай себя свидания с дочерью. Иди с Ноамом! А я погуляю в Санта-Монике.

Лоб Свена пересекли морщины, он обернулся к Ноаму:

– Ты не согласишься сопровождать Нуру? Не люблю оставлять ее одну.

Ноам утвердительно кивнул.

Нура не стала возражать: она добилась от мужа желаемого.

* * *

Пирс Санта-Моники. Чайки вверяли себя прихоти ветра, опьяненные огромным пространством, они то лавировали в его потоке, то внезапно взмывали ввысь.

Ноам и Нура медленно брели вдоль янтарного пляжа, среди пальм и крытых галерей. Внимание привлекало скорее не спокойное море, которое распростерлось под безупречно синим лазурным небосводом, а бурлящий человеческий поток. Масл-Бич представлял собой настоящий спортивный зал под открытым небом. Турники, параллельные брусья и пилоны для танцев приглашали тело подтягиваться, напрягаться и раскачиваться, нагружая мышцы спины, плеч и груди, одновременно давая нагрузку на брюшной пресс. Некоторые спортсмены тренировались на кольцах, другие делали упражнения на бревне или с ленточным эспандером. Тут силач размахивал чугунными гирями, там атлет поднимал на вытянутой руке своего сына, дочь, а затем и супругу. Мужчины демонстрировали накачанный торс, женщины – плоский живот. На разложенных прямо на песке ковриках пары демонстрировали акробатические способности, что наводило на мысль о причудливых эротических позах. Мимо проносились велосипедисты, бегуны и скейтеры – непременно в флуоресцентных трико, иногда впереди бежали их собаки. Опершись на стальные перила и поглощая мороженое, те, кто не суетился, наблюдали за теми, кто лез из кожи вон.

Ноам был растроган этим зрелищем, которое возвращало его в Древнюю Грецию, туда, где впервые возник культ совершенного тела. С побережья Тихого океана он внезапно перенесся в Афины или Спарту, в ту же утреннюю дрему, когда солнечный жар тормозит сознание.

Все повторяется? Все превращается в карикатуру. Ноам примечал, что некоторые тела выглядели скорее мускулистыми, нежели гармонично развитыми. Бодибилдеры и бодибилдерши выставляли напоказ приобретшую оранжевый оттенок кожу, иссушенные лица, выпуклую грудную мускулатуру, свободные от жира ягодицы, приводящие мышцы, бицепсы, трицепсы и икроножные мышцы. Контуры являющихся их гордостью выпуклостей были так же отчетливы, как у типа с содранной кожей на анатомическом пособии. Эти люди были сформированы для глаз, а не для движения. Их фигура стала самоцелью, она не служила никакой деятельности, у нее не было иного предназначения, кроме нее самой. Пустой и усталый взгляд этих культуристов уже не видел ничего, кроме их задачи. У них не осталось сил даже на то, чтобы красоваться. Ноам сокрушался, видя, с какой завистью пялятся на них тщедушные подростки.

– Я беспокоюсь, – заговорила Нура. – Когда Бритта выздоровеет, ее ждет еще более тяжелое испытание.

Ноам бросил на нее пристальный взгляд. Он чувствовал, что Нуре необходимо высказаться, выплеснуть свою тревогу.