Темнота в солнечный день

Он разнял надвое верхнюю крышку сумки. На Митю, сидевшего всего в паре шагов, явственно повеяло холодком. Там, внутри, теснились запотевшие бутылочки лимонада – изобретательно разлагается Запад, ничего не скажешь, читал где-то про такие штуки, но первый раз в жизни видел.

Когда Рубенс ловко сорвал крышечку извлеченной из кармашка хитрой никелированной открывашкой, карапуз потянулся к бутылке в морозной кисее, но Рубенс ловко поднял бутылку на недосягаемую для карапузика высоту, встал:

– Тёмка, учись быть джентльменом. Сначала даме, запомни. – И протянул бутылку Марине, уже севшей на покрывало.

Вот тут и возникла самая неприкрытая неловкость. Рубенс, глядя недоумевающе, застыл в чуточку нелепой позе, а Марина, скорее всего машинально, неуверенно пошевелила поднятой рукой. Увидев по лицу Рубенса, что тот наконец сообразил, что к чему, быстренько взял у него бутылку, вложил в ладонь Марине. Марина как ни в чем не бывало отпила глоток – то ли и в самом деле не придала такой мелочи особого значения, то ли хорошо сыграла невозмутимость. Явно разгоняя остатки все еще висевшей в воздухе неловкости, Рубенс заговорил чуть громче обычно, с наигранным весельем:

– Ну, ты понял, Тимофей Витальич? В первую очередь угощают даму. Вот, держи. Митя… А это, соответственно, мне. Да, Митрий… Посплетничаем минутку? Это насчет той истории с диафильмами, – и неприкрыто подмигнул.

Никакой такой истории с диафильмами Митя не помнил, потому что не было такой истории. Но Рубенс явно что-то замыслил, и Митя пошел за ним. Отойдя шага на два, мотнул головой через плечо:

– Твой, я так понимаю? Забавный малышок, как пружинка….

– Мой-то мой, да теперь как бы и не мой… – ответил Рубенс. Глаза у него были грустные. – Закон у нас известный: дите при разводе всегда остается с мамой, какая б мама ни была выдра. А если она не выдра, иногда только хуже… Ладно, это мои заморочки. Я что хотел спросить… – Он посмотрел мимо Мити, конечно же, на Марину. – Твоя?

– Моя, – сказал Митя.

– Черт, кто ж знал, что она не видит….

– Вот лично мне такие подробности до лампочки, – сказал Митя тоном, предполагавшим возможный переход на легонькую словесную махаловку.

– И правильно, и молодец… Не подумай ничего такого, это я на себя злюсь – в дурацкое положение попал… Митрий, тут такое дело… Она мне не согласится немного попозировать, если ты ей передашь? Мне с ней теперь как-то и неудобно чуточку заговаривать… А?

– Это смотря в каком виде, – усмехнулся Митя, сразу оттаяв. – Я твоих картин пока что не видел, но кое о каких твоих творческих поисках наслышан. Хрен я ей разрешу голой позировать. Я ревнивый.

– Та-ак, интересно… – сказал Рубенс. – Вы еще в тот вечер, когда мы только познакомились, выкатили претензию, что я ваших девочек голыми рисую. А рисую я из ваших только одну… Танюха раззвонила, больше просто некому.

– Ага, – сказал Митя. – Вовсю подружкам хвастает, что ее настоящий художник голой рисует, и это не порнография, а искусство. Говорит, ее портрет на выставке висеть будет.

– Ага, будет… – грустно усмехнулся Рубенс. – Если лет через пятьдесят такие выставки разрешат, но это еще вилами по воде писано… Самоутверждается девочка, ага…

– Слушай, Рубенс, – сказал Митя тихо. – На всякий случай, чтоб ты знал… Из наших Танюху никто не драл, она наособицу живет. А то вдруг у вас чувства и ты черт-те что подумаешь…

– Да какие там чувства, – махнул рукой Рубенс. – Стандарт, походно-полевой роман – гусар проезжий и местная красотка нестрогих правил. То ли гусар первым ускачет Наполеона дальше гнать, то ли красотка местным исправником увлечется. При любом обороте никто из них плакать не будет… Митрий, так как насчет Марины? Никакой обнаженной натуры, ты не думай. Меня не она в данном случае увлекает. Не та сверхзадача. Понимаешь, у Марины лицо интересное. Для художника, я имею в виду. Даже не знаю, как сказать. Выразительное, одухотворенное, загадочное чуточку. Может, потому что она… ну, такая. Танюха красивая, сам прекрасно знаешь, а вот у Марины лицо интереснее. Так на нее и просится то ли платье пушкинских времен, то ли просто шляпка с пышным пером, как до революции носили.

– Ага, – понятливо сказал Митя. – Вторая «Незнакомка» Блока?

– Да, что-то вроде. Я еще не решил окончательно. А может, и придворная красавица Екатерины Великой… В общем, ретро. Вот насчет этого ты как?

– А вот насчет этого горячо поддерживаю, как советский народ мудрые решения родной партии, – сказал Митя. – Обязательно с ней поговорю, сегодня же…

Рубенс ухарски подмигнул:

– А вот лично и персонально для тебя я бы и обнаженную натуру сделал. Сердце мне вещует, не отказался бы на стенку повесить?

– Да ты знаешь, не отказался бы, – усмехнулся Митя, представив, как Марина будет смотреться меж двух кинозвездочек (которых, может, лучше будет вообще убрать – они для него, в отличие от Марины, чистой воды абстракция). – Небольшую, конечно. – Он очертил в воздухе прямоугольник обоими указательными пальцами. – В общем, размера «Огонька». – Он спохватился: – Вот только я все равно…