Тень ивы

«Извини, что долго не писал. Сложно становится писать, т.к., во-первых, вижу плохо, ну ты этого еще не знаешь, т.к. молодая. Во-вторых, живу сейчас в общежитии, т.к. его и ремонтирую, так удобнее. Вообще, покраска больших объектов куда привлекательнее. Ходить меньше, тем более помощника нет, как ни горюй, Семиверстова не вернешь. С домом, конечно, удобнее, особенно пока кум был жив. Но денег дом требует… и забрали за долги. Если приезжать сюда, то лучше летом. Здесь красота, простор. Река с красивой излучиной, бор сосновый на горе, заливные луга, есть что посмотреть! Я вот все думаю: это ведь у меня все давно было и никуда не делось – и лес, и поле, и река».

Ни одно из этих писем не было отправлено адресату.

Роксана Мнвинду и Михаил Пиднель.

Океан бескраен.

Вылет из провинциального аэропорта всегда ощущается как бегство. Это, возможно, скрадывает предполетные страхи, потому что соединение по небу обещает открытые границы всех стран и даже миров. Особенно если это летний вечер, полный волшебных запахов раскаленного за день ближнего осеннего леса, за который неспешно опускается правильно очерченный диск солнца, великодушно позволяющий именно на закате себя рассмотреть.

Миша, сидящий на лавке аэропорта, думал об этом и признавал, что все-таки не эта картина вызывала его благодушие, а то, что рядом, идиллически положив голову на его плечо, сидела Роксана со спящим ребенком на руках.

Спящий ребенок, лицо которого край капюшона легкой куртки закрывал почти по самые глаза, не позволял им разговаривать, и они молчали. И хотя прямо возле их скамейки бегали и кричали в голос целые стаи разновозрастных детей, отправлявшихся на отдых в Испанию на том же, что и Роксана с Вовой, самолете, Пиднелю казалось, что именно его голос может разрушить покой, соединявший их сейчас.

Он мог спросить: ну что, теперь ты довольна, Роксана?

Но получалось, что он просит какой-то оценки своих забот о ней и о ребенке, которого она давно считает своим. Нужно ли ему что-то большее, чем то, что он чувствует сейчас, понимая, что да, она довольна. Может быть, счастлива.

Ведь все сложилось так, как она хотела, а значит, так, как он мечтал. Роксана вступила в права наследства, они с Мишей усыновили Владимира Долбопрудного, она нашла клинику в Барселоне, где ей гарантировали, что ее Вова, теперь Владимир Михайлович Пиднель, после всего двух последовательных операций получит полноценное лицо и все, что человек может и должен им делать. И хотя пережить этот год после смерти отца без последствий не получилось, в последний месяц Роксана будто успокоилась. Не вспоминали вслух о вызовах следствия, которое подозревало ее и в соучастии в делах Ивхава, и, в то же время, в причастности к его убийству, унижения в суде, в котором она обвинялась за клевету, «соединенную с обвинением лица в совершении тяжкого преступления».

Миша тоже тихо радовался, боясь признаться себе в этом, как он всю свою жизнь боялся прислушиваться к себе, чтобы не разбудить бурю вокруг. Все эти сложные месяцы рядом с Роксаной дали ему молчаливое согласие Роксаны на его присутствие рядом. На возможность пригождаться по мелочам и спасать по-крупному, например, когда ему пришлось давать показания в суде. Он утверждал, что был свидетелем сцены, когда Жнец силой овладел его женой, но он не вмешался в происходящее потому, что ему нравилось наблюдать со стороны, как это происходит.

Он сообщил также, что именно этот эпизод стал причиной их семейного разлада. До суда ему было стыдно признаться, что он получал удовольствие от зрелища, когда его жену насилуют.

Не сговариваясь с ним, Роксана поддержала эту тему, сообщив суду, что акт насилия был совершен, но она неожиданно для себя получила сексуальное удовлетворение, и эпизод с бывшим насильником превратился в болезненно извращенную связь. Адвокат Леонид Рифеншталь, одно имя которого звучало как приказ, развил тему, построив защиту обвиняемой на обстоятельствах, вынуждающих обвиняемую к клевете:

– Каким способом, скажите, многоуважаемый судья, замужней женщине, тяготящейся извращенной связью, было прекратить эту связь, спасти семью, спасти, наконец, саму себя?

Судья Махорова, искренне поискав ответ внутри себя и в глубинах уголовно-процессуального кодекса, ответа не нашла. Сам процесс, как это часто бывает с женщинами-судьями, давал возможность Махоровой, женщине-одиночке кроманьонского типа, закаленной вечным ледниковым периодом, почувствовать свои преимущества перед многими молодыми, красивыми. Преимущества пусть и нравственные, но оттого еще более ценные. Какие, однако, пропасти разверзаются перед этими молодыми и красивыми! Нечасто услышишь в их практике, полной однообразных «пьяных преступлений», такое: «сексуальное удовлетворение»! Или «болезненно извращенная связь»!