Тень ивы

Римма с улыбкой на лице, которая застыла на нем с того момента, когда она поняла, что ее дочери больше нет, сидела на переднем сиденье рядом с Мишей, который вел машину, взятую у отца. Дом 27, так и есть. Саманта Хагенфюрт. Он вышел из машины и нажал кнопку видеофона.

– Das ist mein Michael Pidnel, gestern hat mein Vater mit dir über kranke mutter gesprochen… ²¹

– Он не говорил о сыне, он говорил о престарелой сестре.

– Она как раз со мной.

– Я слышу, что вы не германец. Кто вы? Русский?

– Из России.

– Я не принимаю русских.

Глазок камеры погас, и замолчал динамик.

Миша постоял у ворот, украшенных бронзовым торсом химеры, взглянул в сторону машины, увидел за стеклом все ту же улыбку, обтягивающую худые обвислые щеки, блестящие впалые глаза, фосфорически светящиеся седые волосы и снова нажал на звонок.

– Я вызову полицию.

– Отлично. Я тут же сообщу о том, что вы занимаетесь незаконным знахарством.

– У меня вполне легальное разрешение на работу. Я врач.

– А я астронавт.

Тут прямо за воротами Миша услышал внезапно раздавшийся басовитый собачий лай нескольких собак.

– Я не русский, фрау. Я еврей.

– Это ничего не меняет. Вы из России.

– Обещаю ничего плохого не говорить об СС и вообще, Бухенвальд – любимое место на земле.

– Не в этом дело.

– Ну, хорошо, мой отец и я, мы живем здесь, я покажу вам паспорт. Да, мы эмигранты, но живем здесь.

– Покажите паспорт.

– У меня его нет с собой. Я привезу вам его специально. Только возьмитесь за мою… Вот она из России. Она умирает. Понимаете? Она не ест уже восемнадцатый день. И до этого, прежде, она временами отказывалась от пищи. Но сейчас…

Щелкнул замок на воротах, перед ним открыл створки невысокого роста крепкий мужчина в спецовке белого цвета, на которой было написано «Bauarbeiten»²². Неподалеку стоял другой, тоже коренастый парень точно в таком же комбинезоне, он попеременно поглаживал по загривкам двух серых собак неведомой породы с горящими желтыми глазами, единственно выдающими их недавнее беснование у ворот.

– Проходите, я вас провожу к фрау Хагенфюрт.

Миша быстро вернулся к машине, открыл дверь и одним движением поднял Римму с сиденья и поставил на тротуар. Она повиновалась, как повиновалась в последние пять лет своей жизни всем и всему, воспринимая окружающее с неизменной улыбкой. Затаенная страсть к самоубийству легла на самое дно ее существа, но стала, кажется, еще сильнее. Самым пассивным способом она принималась время от времени умерщвлять себя, отказываясь от еды. По наивности Миша считал, что можно влить ей в рот бульон или сливки, разжав застывшие в улыбке зубы. Даже болезненные для него самого надавливания на место смыкания челюстей оставляли багровые синяки на щеках Риммы, но рот оставался плотно закрытым. Когда это произошло впервые, Миша, не сумев в течение трех дней хоть чем-то накормить Римму, впал в панику, разом поняв, что может потерять этого человека. Не бездушное и безумное существо, каким считали Римму все, кто когда-то знал ее, а человека. Безмерно страдающего и в этом страдании беззащитного. Наконец, родную душу, которая только и связывала его со всем, что было дорого. Ради чего стоило жить.

И ему тогда кусок в горло не лез, и тоже впору было сесть рядом с Косулей и, глядя в окно, ожидать голодной смерти, но отчаяние не давало. Он стал с ней разговаривать.

– Римма, а ты помнишь, как мы катались на лодках? Помнишь, мы были втроем. Ты, я, Роксана. Она играла на баяне, помнишь? Вы пели:

Ночь была с ливнями, а трава в росе.

Про меня «счастливая» – говорили все.²³

Ну, не так, как я, я не умею. Вы пели красиво, на голоса. А потом вы вышли на берег, только не сразу на берег, а сначала в воду. Теплая вода, блестят маленькие рыбки, знаешь, как назывались? Пескари. А с берега вам хлопали в ладоши какие-то прогуливающиеся парни. Вы были как две сестры, как две девчонки. Я боялся, что вы убежите от меня!

Римма перевела взгляд с окна на его лицо. Миша, окрыленный, продолжал:

– И вы убежали. Там росли ивы, и когда я поставил лодку за ветками, я вас не разглядел, только услышал твой смех. Там стоял мангал, и какой-то усач готовил шашлыки, у вас в руках было по длинному шампуру. Вы ели его, срывая куски с железа прямо зубами. И Рокси сказала: «Мама, давай ешь быстрее, пусть Мише не достанется». Помнишь?

Он сбегал к холодильнику, проклиная все эти хитрые замки на дверях и дверцах, достал тарелку с нарезанными кусочками помидоров и сыра и, опустившись на колени перед Риммой, приставил к ее губам сырный треугольник.

– Вкусный шашлык?

Римма не ответила, но зубы разомкнула и сыр взяла. Дальше, приговаривая что-то про шашлык и про то, что Мише не должно достаться, он скормил ей все, что было на тарелке, потом повел за стол и напоил минеральной водой.

«Мы с Роксаной мечтали о ребенке, о живом существе, главная прелесть которого состоит в том, что мы нужны ему так, как нужен воздух, – подумал Миша, – и судьба подарила мне то, что обычно проходят родители с совсем маленькими детьми. Попросила поесть – открытие Америки, поела – полет в стратосферу…»