Тень ивы

– Римма, какие планы на вечер?

Она ответила:

– Никаких.

– Ты запираешь себя в четырех стенах – неудивительно, что Ефим в конце концов отвернулся от тебя.

– И слава богу, – сказала Римма и хлопнула дверью.

Полумифический Ефим и не поворачивался, а был силой повернут к ней маминой подругой и его мамой Рахиль Шаевной, в результате чего они сходили вместе в кино. Инженер-конструктор из машиностроительного НИИ и врач-физкультурница, тяготящиеся собственными неясными – во всех смыслах – перспективами. Хорошо, что в кино не нужно разговаривать, и можно было разглядеть его профиль, будто исполняющий такое действие: нос нюхает верхнюю губу. Римму он не рассматривал.

Продолжилось в поликлинике: сразу убежал поставленный кофе, залил электроплитку, зачадило жареным, – естественно, ожил аппетит крыс, потому что когда она начала занятие с группой, вдруг заискрила розетка, в которую был включен проигрыватель, – ясно, не без участия крысиных зубов. Римма бросилась выдергивать вилку из розетки и получила удар током, от которого ее отбросило в сторону, и она упала на спину. Погас свет. Люди – по преимуществу женщины в возрасте и в теле – разом вскрикнули. Кто-то сказал: «Тренера убило!» И тут же завыл. Открылась дверь в темный коридор, раздался крик: «На помощь, тренера убило!»

Римма попыталась подняться, но, выставив руку для опоры, наткнулась на чей-то мягкий живот, услышала еще один вскрик, откинулась назад.

И тут над головами вспыхнула зажигалка, осветившая лицо невесть откуда взявшегося мужчины, смотрящего прямо на нее.

– Вставайте, – он протянул руку именно ей. Она поднялась, рука у него была сухая и сильная.

– Кажется, крысы проводку перегрызли, – сказала она незнакомцу. Бабы обступили их со всех сторон. Он не сразу ответил, также разглядывая ее, подсвечивая при этом.

– Крысы.

– Вы на занятия пришли? Как ваша фамилия?

– Моя фамилия Мнвинду. Пришел на работу.

– А-а. А кем вы работаете, не электриком?

– Могу. Но вам не электрик нужен. Вам я нужен.

Это было абсолютной правдой.

На следующий день он пришел уже в халате санитара на занятие в группе и, несмотря на ее бурные протесты, занял место на гимнастической скамье в углу и неотрывно наблюдал, как 45 минут оздоровительных упражнений она извивалась, гнулась и подпрыгивала. Еще через день он позвал ее из зала в коридор и показал в дальний угол коридора лечебницы: там словно большая перекрученная серая змея из тысячи крыс, посверкивая множеством вкраплений-глаз, ползла из откинутой крышки распредкоробки по стене, полу, дивану, подоконнику в приоткрытое окно – и не было этой темно-серой змее конца. Был слышен писк, ровный и звонкий перестук когтей.

– Они уходят совсем, – сказал Римме ее будущий муж и положил ей руку на плечо.

Она испытала тепло и холод. Холод восторга и тепло тошноты.

Константин Жнец.

Можешь нарисовать дождь?

Придумывание способа казни для своего обидчика в минуты боли – занятие, конечно, отвлекающее, но пока боль не слишком. Но кому желать казни? Он оказался здесь, в этом городе, в среде, с самого начала бесконечно благоприятной.

Начать с того, что, житель мегаполиса по рождению, Жнец совершенно не понимал стремления народных масс страны к остоличиванию, особенно в те годы, на которые пришлось его взросление. В конце 80-х еще недавно образцовые московские витрины пустели или заполнялись однообразными банками, например, горчицы, а улицы из-за частой, но удивительно однообразной смены вывесок напоминали воткрытую тасуемую шулером карточную колоду.

Беспокойство родителей во время поступления Жнеца в архитектурный по поводу его слабого рисунка оказалось напрасным – конкурса в тот год не было. Или, может быть, конкурс в пять человек на место никто конкурсом не считал.

Вообще, ничего прежним образом не считалось, ничего не было всерьез: главным было ниспровержение авторитетов, разгон застоявшейся крови. Герой тех дней седовласый коммунистический пастырь, разом отрекшийся от веры, которой служил всю жизнь, грудью прокладывал теперь дорогу всем нарушителям правил. Вирус декаданса, и так витающий под академическими сводами творческих вузов, поразил теперь не только студентов и студенток, но преподавателей, в том числе так называемых общих дисциплин. Преподаватель философии, например, приводил на лекции известного телеведущего-заклинателя, который молча транспортировал содержание лекций в головы студентов. На занятиях математикой огромная аудитория смотрела видеолекцию на экране небольшого телевизора. Походы в академические музеи по истории искусства заменили на созерцание живых фигур, исполняющих роли великих художников, или их персонажей, неизменно ободранных, местами заголенных, это являло собой новое неформальное искусство.

Мерилом профессионального успеха была своя линия, свой цвет, свое чувство композиции. Что как раз и не было для Жнеца, не отягощенного академическим образованием, – даже художественной школы не заканчивал, – какой-то проблемой.