Тень Химавата

Уф! Выровнял птицу над самой водой. Машина со стоном вскинула нос и снова стала набирать высоту.

Иешуа смотрит на люк, ждет. И вдруг просунулась черная когтистая лапа, шарит в воздухе. Следом явилась жуткая морда с глазами, в которых пляшет бешенство.

Шум двигателя не дает прислушаться к отчаянным крикам в душе: голоса молят, предостерегают, совсем сорвались с катушек.

Махишасура тяжело спрыгнул. Трупный смрад заполнил грузовой отсек.

Урод лезет прямо на Иешуа, тот ползет спиной назад, бросая в него все, что попадется под руку. Вот мертвяк махнул лапой у самых глаз, Иешуа отпрянул. Прета старается сохранить равновесие на широко расставленных ногах.

Бхима обернулся, мгновенно оценил обстановку: «Держись!»

Иешуа схватился руками за ремень – вовремя.

Машина вошла в такой крутой вираж, что его подбросило, а ноги заболтались в воздухе. Махишасуру отшвырнуло в сторону, он неуклюже цеплялся за обшивку, царапая ее когтями.

Вимана перевернулась.

Хлопок! Ремни креплений лопнули. Разбрызгивая масло, бочка всей массой рухнула на люк, в котором застрял прета.

От удара машину снова бросило в пике.

Все завертелось перед глазами иудея. Несколько секунд свободного полета, потом треск, боль, темнота…

Когда Иешуа очнулся, солнце садилось.

Остатки света едва пробивались в ущелье из-за вершин сопок. Он лежал на речной отмели, ногами в воде. Все тело ломило, руки были перепачканы кровью, мокрая одежда неприятно липла к телу.

Приподнявшись на локте, иудей увидел виману выше по течению: искореженная кабина наполовину затоплена, чуть дальше дымится хвост. Вода переливается через разбросанные по мелководью корзины и горшки. Кладбищенского урода нигде не видно.

Бхима! Иешуа завертел головой в надежде найти друга. Потом со стоном поднялся, побрел к самолету.

Сквозь черные клубы дыма он разглядел опутанное ремнями тело. В грузовом отсеке горели остатки масла. Слава Всевышнему! – основная часть топлива вылилась из бочки во время падения.

Закусив губу, срывая ногти, он развязал узлы, вытащил гонда из кабины и отволок к берегу.

Бхима умирал.

Обломок рычага вошел под ребра и вылез из спины, разворотив лопатку. Рана казалась страшной.

«Не вытяну», – с тоской подумал Иешуа.

Он положил руку на лоб друга, замер, сосредоточился. Вполголоса начал читать молитву. Бхима приоткрыл глаза, застонал. Потом разлепил покрытые запекшейся кровью губы, силясь что-то сказать.

Иешуа приник ухом, разобрал слово: «Гандхарва»[224].

Гонд тяжело дышал, было заметно, что боль невыносима. Сделав над собой усилие, он снова прошептал:

– Сын, – и улыбнулся.

– Вината беременна? – оторопело спросил Иешуа.

Бхима кивнул головой.

Потом выдохнул:

– Еще в караване… Сута…[225]

Из его горла вырвался хрип, он некрасиво заелозил ногой. Наконец обмяк и вытянулся. Черные глаза мертвого пилота неподвижно смотрели в фиолетовое закатное небо.

Иешуа похоронил друга на берегу, разрыв песок куском обшивки. Вместо памятника водрузил на холмик приборную панель с какими-то вращающимися стрелками и знаками.

Зашил раны иглой из аптечки. Нарвал листьев и ягод кизила, пожевал. Кашицу наложил на швы, замотал ветошью, помогая себе зубами. Вытащил из воды намокший мешок с пшеницей, съел несколько горстей разбухших зерен.

Нашел тыкву с сомой. Спать улегся тут же, на берегу, развесив мокрую одежду на ветках куста. Голоса молчали, тогда он закрыл глаза и мгновенно заснул…

Иудей долго брел под палящим солнцем по гальке. Речка монотонно ворчала, облизывая крупные валуны потерявшим силу языком. Коряги, оставленные в русле недавним селем, топорщили острые сучья.

Наткнувшись на завал из топляков, глины и камней, он поднялся по склону, где к своему удивлению обнаружил хорошо утрамбованную тропу.

Внезапно в горах послышался леденящий кровь рык.

«Нет, это не барс… и не горный лев», – прислушавшись, с тревогой подумал Иешуа.

Постоял в замешательстве, глядя то назад, то вперед.

«Засветло до Кашмирской долины мне не дойти, а ночью легко стать добычей преты. Выход один…»

Он заспешил дальше, внимательно осматривая склоны. Кажется, вон там, в зарослях жимолости, виднеется темная дыра. Иудей вскарабкался по осыпающему косогору. Раздвинув ветки кустарника, вошел под низкий свод.

Когда глаза привыкли к темноте, осмотрелся. Чисто: ни кострищ, ни костей, ни помета. Все верно, Кашмирская долина рядом, так что путникам незачем здесь задерживаться, а дикие звери никогда не устроят лежку там, где пахнет человеком.

Тогда он наломал веток, вымел убежище. Затем уселся прямо на землю и замер, взяв сознание под контроль…

На закате иудей спустился на тропу и уверенно направился к выходу из ущелья. Немного погодя из пещеры вышел… Иешуа. Немного задумчивый, медлительный, полупрозрачный. Изредка его тело подергивалось рябью, словно распадаясь на цветовые пятна, квадратики и полоски, после чего фигура мгновенно собиралась обратно в устойчивый образ.

Пудгала посидел возле пещеры, окидывая взглядом горы, потом не торопясь заскользил по гравию. Оказавшись на тропе, тоже двинулся в сторону Кашмирской долины…

Темнело.