Тень Химавата

Ущелье быстро теряло краски в надвигающейся ночи. По речной долине прокатился тревожный вздох, сотканный из плеска воды, шума ветра и шелеста листвы.

Пудгала спокойно вышагивал по тропе. Внезапно он остановился, обернулся, словно прислушиваясь. Среди ставших привычными звуков отчетливо послышался топот ног. Тогда он полез по осыпи к вершине сопки. Сзади раздались шорох гравия и тяжелое дыхание карабкающегося преты.

Махишасура помогал себе одной рукой. Вторую оторвало при аварии виманы. Бочка раскроила ему череп, сплющила голову, лишила глаза. Из трещины, в которой копошились белые личинки, по шее стекал густой коричневый гной.

Он повизгивал от нетерпения, понимая, что иудею не уйти. Но тот карабкался на удивление быстро и неутомимо, казалось, жертва совсем не устала. Зато мертвяк надрывно сипел, высунув черный язык.

Вот и седловина.

Силуэт впереди перешел на бег, направляясь по гребню в противоположную от Кашмира сторону. Две фигуры, одна бледная и размытая, другая черная и страшная, неслись по гребню горы друг за другом.

Пудгала ринулся вниз по склону, прета за ним.

В пылу погони он не замечал, что жертва не пылит, не издает звуков. Что гравий, по которому она спускается, не осыпается под ее ногами. Он думал только об одном: вот сейчас он схватит ее за руку и вонзит зубы в шею. Как той летучей мыши в пещере.

Пудгала выбежал на берег ручья.

Вскочил на лежащее поперек русла бревно, идет по нему. Махишасура бросился следом, балансирует, чтобы не упасть в мутный поток. Вот он совсем рядом с жертвой. Махнул лапой, но то ли не достал, то ли промахнулся… потерял равновесие, соскользнул. Все-таки успел схватиться за сук в последний момент, повис над водой. Кое-как вскарабкался на бревно, снова балансирует. А жертва уже спрыгнула на противоположный берег. Но ничего, впереди скалы, наверх не забраться. Вон в той расщелине я его и возьму. Не уйдет!

Ворвавшись в узкий провал, прета различил силуэт сидящего человека. Он остановился, улыбнулся кладбищенским оскалом. Наслаждаясь моментом, облизнул губы. И с рычанием бросился на жертву. Его лапа пронзила пустоту: иудей все так же сидел на камне, лишь легкая рябь пробежала по телу. Прета замер в недоумении, затем поднял вверх вонючую пасть.

По ущелью прокатился жуткий, нечеловеческий вопль.

5

Под утро горы расступились.

Небо снова затянуло тучами: мрачное серое одеяло повисло над самой землей. Гидасп резко вильнул к востоку, разделившись на рукава. Иешуа обогнул сопку, и перед ним раскрылась равнина с зубцами хребтов – где-то далеко, в глубине бледной хмари. Белый ободок отделял силуэты черных вершин от облаков.

Пихтовые и сосновые леса остались позади. Берега многочисленных проток заросли магнолиями и пальмами. Среди фруктовых рощ пестрели, словно припорошенные снегом, посевы хлопчатника. Неподалеку раскинулась деревня. Над домиками из наломанного известняка вились струйки дыма.

Иешуа брел по колесной дороге среди зеленого раздолья. Раны давали о себе знать, он часто останавливался, затем усилием воли поднимался. Скривившись от боли, снова топтал пыль. Потому что понимал: медлить нельзя. Прета не упустит след, и рано или поздно из-за спины пахнет его гнилостным дыханием.

Иудей мысленно благодарил самматиев из Матхуры, научивших его создавать пудгалу: только благодаря энергетическому двойнику, который связывает душу с кармическим воплощением, он все еще жив.

Людей в поле беглец сторонился. Цель – гора Нево, по приметам он ее и так найдет. Однако Гурий предупреждал, что в долине живут не только иврим. Как бы снова не нарваться на неприятности.

Иешуа не удержался: свернув в хлопковое раздолье, любовно сжал пальцами пушистые белые комочки. Не все коробочки раскрылись, так что сбор урожая начнется лишь через несколько недель.

Спустя какое-то время он все-таки решился зайти в деревню. Только потому, что увидел плоские крыши с оградкой. Сердце забилось в радостном предчувствии – так строят по законам Моше.

Вдоль высокого забора раскинули кроны плодовые деревья: груши, персики, абрикосы… За садом колосилась дурра.

Рощица фисташек. Чуть поодаль заросший осокой ручей. Вот и арка, ворота не заперты.

Во дворе он обомлел, увидев на дверном косяке мезузу[226]. Эльэлион! – это точно жилище иврим.

Взволнованно огляделся.

Маленький огород: белеют зонтики лечебного аниса, тянет к солнцу длинные острые листья благовонный тростник. Чернуху ни с чем не спутаешь – у нее голубоватые разводы на крупных белых лепестках, а листочки длинные и тонкие. Вот островок мяты: среди хаотично переплетенных стеблей с остроконечными листьями торчат пирамидки фиолетовых венчиков. Душистая рута распушила желтые соцветия.

Овощей немного – огурцы, дыни… Еще лук, чеснок, бобы. По стене взбирается виноградная лоза.

Все как в Эрец-Исраэль.

Он толкнул невысокую узкую дверь – никого. На полу разбросаны циновки, стоит глиняный светильник с носиком. Лук и набитый стрелами колчан висят на гвозде. Один угол занят глиняным таннуром. К стене грузно привалились мехи, полки забиты кувшинами и посудой. Вход на женскую половину закрыт занавеской.