Тень Химавата

Колесницы врезались в ряды согдийских копьеносцев, разбивая в щепы щиты, подрубая ноги и вспарывая животы. Воины из кузова закидывали пехотинцев дротиками. Некоторые асии балансировали на дышле, показывая врагу свое бесстрашие. Другие соскакивали с повозок, чтобы добить раненых мечами.

Согдийцы в панике бросились назад, но тут из засады выскочила свежая сотня катафрактов. Впереди мчался сам Куджула. Рассеяв пехоту, закованные в броню всадники преследовали кавалерию тохаров. Вражеская атака захлебнулась, превратившись в хаотичное отступление. Куджула погнал предателей дальше на запад.

С Фанских гор спустились союзники асиев – маргианцы. Они не давали тохарам передохнуть в полных дичи предгорьях, отгоняя их в голую безводную степь.

Рыбаки с левобережья Сырдарьи ночью на веслах подкрались к броду и запалили сухую траву на пути отступающей армии. Тохарам пришлось форсировать холодную реку на глубине, из-за чего не умеющие плавать степняки тонули, а лошади вязли в прибрежных болотах.

Три других кушанских племени – ятии, пасианы и сакаравлы – безоговорочно признали верховенство асиев. Ставки друзей войско Куджулы прошло без задержки, не причинив вреда мирному населению. Племенному совету оставалось лишь закрепить союз договором.

Куджула преследовал тохаров до ставки Сидунь у подножия Нуратинского хребта. Город он сжег, после чего остатки враждебного племени рассеялись по пустыне Кызылкум. Затем асии повернули на юго-запад. Несколько дней спустя остановились лагерем на плоскогорье, с которого отлично просматривалась долина Зарафшана…

Быстро темнело.

Ябгу сидел на холме, наблюдая, как солнце садится за вершинами Зирабулакских гор. По всему лагерю в сгустившейся темноте мерцали костры, словно разбросанные по берегу угольки. Горит с луком и стрелами, а также неразлучный акинак лежали рядом, на расстоянии вытянутой руки. Еще отец учил его, что воин не должен расставаться с оружием, где бы ни находился. Война закрепила привычку.

Из стойбища доносились вполне мирные звуки: перезвон кузнечных молоточков, бьющих то резко, то с оттягом, смех и азартные крики, похоже, что молодежь боролась. Зазвучала песня под аккомпанемент трехструнного танбура. Музыкант, подлец, всю душу вытягивал тоскливой проникновенной мелодией.

Внезапно он различил женский визг. Резко выпрямившись, вгляделся в лагерную суету. Вестовой уже ждал приказания, согнувшись в полупоклоне.

– Узнай, как в лагере оказалась женщина. Ее в обоз, виновника ко мне, – жестко приказал Куджула.

Вскоре телохранители привели упирающегося пехотинца. Следом, взбираясь по склону, пыхтел сатапатиш[233]. Вестовой наклонился к уху ябгу, доверительно зашептал:

– Сотник в кости играл, а этот напился настойки из мухоморов… Когда успел? Пока командир не видел, он вроде как за водой к реке пошел, а сам в обоз рванул, схватил там первую попавшуюся рабыню, под угрозой ножа загнал в лагерь. Возницы лопухи… проморгали. Чем только занимаются? Свои бы ему не дали снасильничать, так он ее в шатер с припасами потащил…

– Откуда девка? – обратился Куджула к дебоширу.

Он заметил, что лицо у того красное, а взгляд мутный и дикий.

– Так из Сидуня… пленных можно брать.

– Я приказал всех держать в обозе, без разницы, старая или молодая. Или я тебе не указ?

– Так это… Я что, плохо дрался?

Сатапатиш тихо застонал, закусив шапку: парень сам себе подписал смертный приговор. Ябгу потянулся было к акинаку, но сжал пальцы в кулак. Нет, не сейчас… завтра, перед строем, чтобы все видели.

Когда пехотинца увели, он долго смотрел на огонь. Наконец успокоился. Только так! Только железная дисциплина! Не удержит в повиновении армию, значит, не удержит всю огромную империю, которая протянулась от Хвайрезима[234] до Синдха и от Памира до Парфии. Новую столицу он построит здесь – вот на этой самой излучине Зарафшана. Не в центре империи, а на Каттакурганской равнине, где предки разбили первые стойбища больше ста лет назад. Тахмурес бы одобрил.

Вспомнив старшего брата, который так и не вернулся из далекого Рима, Куджула вздохнул, затем поднялся и откинул полог шатра.

* * *

Уложив сына спать вместе с другими детьми, Вината смахнула со ступеньки муравьев и устало опустилась на порог. Вскоре подошла Амбапали, молча села рядом, взяла за руку. Сухая ладонь шудрянки казалась на ощупь шершавым огуречным листом.

Женщины с улыбкой переглянулись.

– Устала? – участливо спросила Амбапали.

– Ага, – честно подтвердила Вината. – Не привыкла я… Мы дома рис не выращиваем, только пшеницу. Ее жать тоже тяжело, но можно хотя бы на колени встать, когда стебли серпом срезаешь… Ой! – она с легким стоном выпрямила спину. – Ну просто не разогнуться.

– Ты не стесняйся, говори, если что. Мы-то с детства на чеке, привыкли… Сначала на раджуку работаем, потом на себя. Но ты молодец, стараешься не отставать, – шудрянка участливо взглянула на Винату. – По дому не скучаешь?

Вината опустила голову, потом задумчиво посмотрела перед собой. Высокий лоб вороновым крылом накрыла тень, а глаза почернели.

Вздохнула.