Теория бесконечных обезьян

– Ночь, Пушкин, клуб, вискарь и трахен. – Он медлит, взвешивая «за» и «против», но все же уточняет: – Хотя насчет последнего что-то мне подсказывает, что это скорее ты трахаешь всех нас каким-то хитрым образом. С этим твоим «Мироздание решает…», с твоей… – вспоминается кое-что, о чем в сегодняшнем разговоре обмолвился Шухарин, и на затылке буквально шевелятся волосы, – …фоточкой у Вариного окошка, это ведь твоя, да? На тигров охотишься, значит? Давно этим балуешься?

Ответная усмешка – кровавая рана, но, когда Натали отпивает кофе, на прозрачном стекле не остается алого помадного следа. И пирожное она откусывает так идеально, будто просто отпилила кусок: ни сыплющихся крошек, ни крема на носу. Глотает, как пиранья, – не жуя. И охотно меняет пластинку, превращая настороженное вальсовое кружение во фламенко на булавочной головке.

– М-м-м… ну ок, зачет, пить ты тоже умеешь. Давно ли балуюсь? Столько не живут.

В пекарне они уже одни. Даже бариста, кассир и уборщица куда-то запропали. В желтом режущем свете сиротливо темнеют пустые столешницы; на окнах перемигиваются гирлянды; в дальнем углу пестрит зазывным созвездием витрина с восемнадцатью видами пирожных и пирогов. Но на созвездие никто не идет. Может, придут еще?.. Точно придут, если у него, доктора Джинсова, просто глюки; если он переутомился или что похуже; если сейчас пырится в пустоту и вдохновенно болтает сам с собой на два разных голоса…

Иногда быть психически нездоровым безопаснее, чем в здравом уме.

– Какой умница. – Прохладная ладонь касается его щеки через стол и заставляет снова посмотреть прямо. – И какой неудобный. Но все-таки не как она.

– Чем?..

Жалкое слово. Жалкое, потому что прикосновение слишком 3D.

– Чем? – повторяет он громче. – Чем, кому была неудобна Варька? За что ее?..

Может, таки глюки? Стресс? «Переживание травмы» и все такое? Иначе почему в разговорах Варя, Варя и…

Нет. Нет, не глюки. Хватка собственного мозга на горле железная: на листе курсовой, прямо поверх библиографической ссылки, крупно проступает вдруг бесконечно сериальная, бесконечно знакомая и не оставляющая ни шанса надпись маркером, от руки: If you read this you are not dreaming [25]. Иллюзионист Гарри стучит со дна гроба.

Натали убирает руку и смеется – звенят чашки, падают страницы, а по витрине пробегает трещина. Натали смеется долго и с удовольствием, запрокинув голову, тряся волосами и помахивая пирожным. Натали смеется… как девчонка. Вот только ни хера. Вдруг представляется: раз – и шкура великолепной Джадис [26] сползет. Выпрыгнет Чужой, скользкий, сутулый и свирепый, откусит башку. Но Чужой остается сидеть внутри. Ну конечно. Ему, поди, тоже страшно с ней и в ней.

Еще один бесследный глоток эспрессо. Еще одна кровавая рана.

– Мир устроен так, – Натали ощутимо морщится, – что все ваши вопли и визги в адрес Вселенной долетают до нас с опозданием, преобразуются и только потом превращаются в нечто, что вы зовете ответом. Те, кто работает с вами, пашут как лошади, придумывают сюжеты, исправляют, согласовывают, горят, переживают…

– Как мило.

Напоминает издание книг. И их написание. Мысль колет, но окутанный сюрреальностью мозг не может пока понять почему. Впрочем, кажется, Натали сейчас доступно, может даже на районном жаргоне, это пояснит. И Натали поясняет. Жаргон не совсем районный, но и не высокий слог Гилеада [27]:

– Твоя бумажная принцесса охуела. Нам не нужны ваши сочинители, за которыми потом исправлять и исправлять. У нас там своих хватает. – Она щурится. – Вы – персонажи. А персонажей убивают не только когда они завершают путь, но и когда они начинают мешать авторам. У тебя простенькая проза, хиханьки-хаханьки, тебе не понять, но…

Она тянется за чашкой, чтобы сделать третий бесцветный глоток кофе. Ее рука – паук, хозяйски движущийся по столу, а лицо уже не дочки Фролло, но самого его. И это невыносимо, невыносимее только желтая пустота кафе, и тоскливое созвездие несъеденных пирожных, и проведенная почти без сна ночь, и воспоминание: раньше проверять курсовые часто помогала Варька…

– Персонажи, говоришь? Мешают они вам? Тогда хреновые у вас авторы!

Женя не понимает, когда схватил металлическую ручку с рыже-голубой эмблемой. Не понимает, когда со всей дури вонзил белому пауку в спину: острый стерженек – в шелково-нежную кожу. Зато он прекрасно понимает, что уже кинематографично, в замедленной съемке, летит через пустой зал, что врезается спиной в стальной каркас витрины, что в ушах теперь звон стекла и само стекло, невесть сколько маленьких осколков. Вкус клубничных ягод, смешанных с собственной кровью, отвратителен.

– Персонажи. – Натали даже не встала. Она только чуть развернулась на плетеном стуле, закинула одну голую ногу на другую, покачивает красными сапожками… нет, башмачками, настоящими красными башмачками, теми самыми, в каблучках которых всегда что-то прячется. – Кстати, ты очень интересный персонаж. Страшно меня бесишь, но этим и хорош.

– Поль…щен. – Воздух идет в легкие мерзкими свистящими рывками.