Теория выигрыша

– И потом, Вера, ты беременна, – влез Митя, тоже по такому случаю трезвый и в костюме. – Ты выставляешь Ивана в смешном свете. Он же не отец ребенка. Пусть на тебе женится отец ребенка. Уже по-настоящему.

«Ха-ха» – мысленно сказала она.

Ее роман с блондином Мишей насчитывал полтора года, но женитьбой там не пахло. Хитрый попался хлопец и увертливый. Жил со своей мамашей-москвичкой, ни о какой женитьбе и думать не хотел. А зачем? Мамаша с него пылинки сдувала. Утром готовила картошку с котлетами, на обед давала с собой жаркое в горшочке, а на ужин обязательно супчик, макароны и куриная ножка с салатом из тертой морковочки. Вечером, пока Миша занимался, мамаша стирала Мишины носочки и трусики, чтобы он утром был свеженьким. Мамаша таким образом была в курсе любовных дел сына – от Верки ей иногда передавались на трусиках приветы, но обратных приветов Верка никогда не получала. Ее ни разу не позвали в этом дом на супчик или хотя бы на чай, мамаша в этом смысле была кремень.

«Гуляй, родной, – говорила она, когда стригла сыночку височки или терла ему спинку в ванной. – Твоя невеста пока занята. Твоей невесте надо еще закончить университет и начать работать. Ты не можешь ее отвлекать».

Невеста, разумеется, была вымышленная, но мамаша представляла ее в подробностях. Подобно герою Борхеса она вызывала ее образ перед сном, прокручивала детали биографии, кое-что иногда подправляла. Материализация объекта проходила в течение десяти лет, и девушка-невестка за это время сильно изменилась: из брюнетки стала шатенкой, из учительницы иностранных языков превратилась в пианистку, она значительно уменьшилась в росте, похудела, помолодела, потеряла родную маму и сильно истосковалась по женской заботе.

Папаша невестки тоже был чудной. Вначале работал дипломатом, потом резко перевелся в летчики, отлетал два года на истребителе и решил стать кардиохирургом. Уже на следующий год блестяще оперировал. Очень талантливый, хотя и непоседа.

Единственное, что роднило Верку с девушкой-мечтой – это сиротство. Но мамаше этого сходства было мало: она мечтала излить свою заботу на девочку-сироту, но только не на такую, как Верка. Верка так и не поняла, видела ли ее мамаша, знала ли о ней хоть что-то. Почему, например, ни разу не пригласила на чай? Потому что не догадывалась о Веркином существовании или потому что презирала с Мишиных слов? Верка и не спрашивала об этом. У нее было счастливое качество: смиряться с тем, чего нельзя изменить. То, что нежелание Миши ввести ее в дом изменить нельзя, она поняла сразу.

В общем-то, все было честно. Она была замужем и именно поэтому он стал с ней спать – он спал только с замужними. Кроме того, Верка выбрала его за экстерьер, а его экстерьер полностью выплескивался в нее во время торопливых соитий в перловском лесу. Была там у них своя полянка, сильно примятая за полтора года свиданий. Лежал на полянке старый матрац и его не украли за эти полтора года. Укромное местечко, никто не тревожит, лишь шумят вдалеке электрички, гудит идущий без остановок двухчасовой скорый, да иногда шуршит в кустах крадущийся к станции Павел Штальман.

Верка забеременела не сразу – помешало воспаление придатков, полученное от любви на открытом воздухе. Прошло полтора года, прежде чем она остановилась на тропинке в техникум от внезапно нахлынувшей тошноты.

Верка постояла, переводя дыхание, но тошнота не унималась. Мохнатыми обручами она сдавливала Веркино горло. Просачивалась испариной на лбу.

Бешено колотилось сердце.

– Неужели оно? – успела подумать Верка, тошнота подтвердила: «Оно» – и тут же рванула наружу.

Верка успела сбежать с тропинки под удивленными взглядами бредущих от станции студентов. Ветки хлестали ей лицо, в ушах звенело. В каком-то умопомрачении она добежала до своей полянки и секунду спустя облевала ее мощнейшей волной чего-то зеленого, яркого, пахнущего свежими огурцами.

Потом Верка долго стояла, прижавшись лбом к стволу березы. Лоб был ледяным, руки дрожали.

В тот день Миша был настроен игриво. Пощипывал за талию, подмигивал на лекции.

– Пойдем после занятий на полянку? – прошептал на ушко, и если раньше от этих слов ей ударяло между ног жаром, то теперь в основание языка ударила зеленая мохнатая волна.

Верка еле успела добежать до туалета.

С этого дня она и думать не могла о полянке. Само это слово вызывало у нее неудержимую рвоту зеленого цвета. О любви пришлось забыть.

Тогда Миша ничего не заподозрил. Не смутили его и последующие отказы: он обычно имел еще пару запасных любовниц. Так продолжалось месяца четыре. Наконец, тошнота прошла.

Зато вырос живот. И Миша его после каникул увидел.

Он постоял с минуту, внимательно глядя на раздувшуюся Верку, словно ожидая, не сдуется ли. Она не сдулась, и он твердо сказал:

– Это не мой!

Верка другого и не ожидала.