Терапевт

Архитектурное бюро «ФлеМаСи» приютилось на тихой улочке рядом с Бишлетом. Светлые, элегантные хоромы в доходном доме XIX века влетели начинающим предпринимателям в копеечку. Зимой там холодно, летом жарко, но выглядят помещения прекрасно: на стенах белая штукатурка, лакированный паркет… Место определяет всё, с энтузиазмом заявил Сигурд, показывая мне свое бюро в первый раз; от его имени в названии бюро слог «Си». Тогда там было пусто. Теперь площадь поделена между тремя кабинетами и общим холлом, служащим мастерской, а заодно комнатой совещаний. У каждого из компаньонов там стоит свой кульман с угловой фиксацией. Над входной дверью вывешена табличка с придуманным ими логотипом. Архитекторы «ФлеМаСи». Флемминг, Маммод, Сигурд. Оранжевый ромб с серыми с белым буквами. Они занимают первый этаж, и отсюда, с тротуара, я вижу затылок сосредоточенно работающего Флемминга. Кабинет Маммода выходит окнами во двор. Кабинет Сигурда пустует.

Я нажимаю на кнопку. Отвечает голос Маммода.

— Да? — произносит он приветливо, неформально, эффективно — как эта троица и договаривалась вести свой бизнес.

— Привет, — говорю я, — это Сара. Жена Сигурда.

На мгновение повисает тишина, потом он говорит:

— Привет, Сара, входи.

Тон уже менее бодрый. Раздается жужжание замка, я тяну дверь на себя.

Они оба выходят встретить меня. Маммод в рабочей одежде — забрызганном краской синем комбинезоне с налипшими колечками стружки; на обоих коленях протерлись дырки. На Флемминге очки в костяной оправе и футболка с персонажами из детских мультиков 80-х годов: наполовину хипстер, наполовину гик. У обоих лица сложены в траурную мину. Сигурд был их другом, но мне все же кажется, что они демонстрируют мрачное настроение больше ради меня. Они не были особенно близки, к тому же их сотрудничество развивалось отнюдь не как по маслу.

Флемминг находится первым. Подходит ко мне, обнимает и произносит мне в волосы:

— Сара, ужас какой; ну как ты?

Следующий Маммод; он чуть неуклюже обнимает меня и говорит:

— Мне очень жаль, что так случилось.

— И что вообще случилось-то? — спрашивает Флемминг.

Я перевожу взгляд с одного на другого и говорю:

— Понятия не имею. Я ничего не знаю.

Мы усаживаемся в холле. К одной его стене прислонено несколько древесно-стружечных плит в полметра высотой; пахнет стружкой.

— Извини, у нас тут беспорядок, — говорит Маммод, — я модель строю.

Флемминг приносит крепчайший кофе. Не спрашивает, будем ли мы; и ни Маммод, ни я ничего не говорим. Просто сидим, крутим в пальцах крохотные чашечки.

— Ну как ты? — спрашивает Флемминг.

— Совершенно непостижимо, все еще не могу в это поверить, — говорит Маммод.

— Не могу взять в толк, кому понадобилось убивать Сигурда? — вопрошает Флемминг. — Кому он мог мешать?

Они смотрят на меня, наморщив лбы и изогнув брови, демонстрируя недоумение.

— Именно, — говорю я, — какой в этом смысл?

— Вчера приходили из полиции, — сообщает Маммод. — Копались в его кабинете, рылись на полках. Фотографировали страницы из его делового календаря, и вообще.

— Расспрашивали о проектах, — вторит ему Флемминг. — Не было ли проблем с Сигурдом по работе.

Ребята дружно качают головой, а я думаю про себя: Гюндерсен, разумеется.

— И что вы ответили? — спрашиваю.

Они переглядываются.

— Правду, — говорит Флемминг. — Что Сигурд был хорошим другом, одаренным архитектором и ценным коллегой.

Этим все сказано, думаю я. Ценный коллега. Словно произносится речь на похоронах государственного деятеля…

Маммод на секунду отводит взгляд. Он более совестлив.

— Мы не скрыли, — говорит он, чуть склонив голову, — что споры тоже случались. Ну, знаешь, как заработать больше, чтобы прибыль покрывала расходы, такие вещи… Или этой зимой: как лучше вести дела. Мелочи, собственно, но знаешь, любой пустяк может оказаться важен. Он так и сказал, тот усатый полицейский.

Флемминг хлопает ладонью по столу.

— Такая чушь, — говорит он. — Мы же только в августе начали работать. Конечно, у нас есть проблемы. Вот если б у нас их не было, это было бы чудо из чудес.

Я помню, с чем у них были загвоздки, особенно их зимнюю размолвку. Сигурд приходил домой сам не свой. По его словам, Флемминг взял командирский тон просто потому, что ему принадлежит самая большая доля. А было так: сорока процентами владеет Флемминг, по тридцать у остальных. Средства вложил отец Флемминга. Начинающие архитекторы договорились считать это простой формальностью, которая, хотя и отражалась на доходах каждого, не должна была препятствовать осуществлению плоской структуры управления. Без руководителя. И вот при первом же разногласии Флемминг пытается рулить… По словам Сигурда. Маммод ничего не говорил, избегал вступать в конфликт, не хотел высказывать своего мнения. По словам Сигурда.