Терра

Мы с мамкой нырнули под сень леса, где-то журчала речка, и я потянул мамку вслед за звуком.

– Я не боюсь, – сказал неизвестно зачем.

– Бояться не надо. Ничего страшного в жизни нет.

Речка оказалась тоненькой, маленькой, через нее перекинули деревянную дверь, покрашенную серебристым лаком. На ней блестела от солнца цифра «19».

Я наступил на дверь, она прогнулась под моей ногой, совсем размокла, грязная вода хлестнула подошвы моих ботинок. Секунда, и вот я на другом берегу, на маленькой кочке. Вокруг было какое-то болото. Мама сказала:

– Тут можно утонуть. Возьми палку.

Я нагнулся за палкой и увидел, что по моей штанине вверх ползет длинноногий паучок.

Открыл глаза и понял: снова пошел дождь. Он хлестал по мне с утроенной силой, дно ямы выстелила вода, но тьму она скрыть не могла, оттого казалась черной, блестящей, а не грязно-коричневой, как ей полагалось.

– Реджи, – хрипло позвал я. Он глянул на меня, глаза у него были красные, почти слепые, голубая радужка тоже в крови, такого я вообще никогда не видел.

– Я нормально, – сказал он. И переспросил: – Я нормально?

– Нормально, – ответил я одними губами. Мне так не хотелось его расстраивать. Я уже знал, что он умрет. Вот так вот.

Как все было серьезно, ой.

– Реджи, ты держишься, – выдавил я из себя.

– Ну, спасибо, – сказал он, и сил у него словно бы прибавилось.

Реджи поудобнее перехватил лопату дрожащей рукой и наклонился к темноте.

Я выпрямился и оглянулся.

Далеко не все стояли на ногах. Я видел лежащих в грязи, их было человек десять-пятнадцать. Какие-то мужички-собачки спускались вниз, чтобы забирать тех, кто больше не может работать.

Вместо страха пришла гордость. Вот он я какой, не самый слабый, это уже точно.

Тут в мою щеку кто-то уткнулся горячими, сухими губами.

Как там звать-то ее, господи? Я тогда и не вспомнил сразу. Это была та Мисти-Каролина. Казалось, она стала еще тоньше, еще призрачнее. На шее у нее высыпали мелкие гнойные пузырьки, словно дозревшие прыщики.

– Больше не могу, – сказала она. – Но тебе – удачи.

И снова звонко поцеловала меня в щеку, как первоклассница.

– Тебе – удачи, – сказал я. – Тоже.

Но она мне не ответила, даже не обратила на мои слова внимания. Каролина уже брела наверх, дрожа и шатаясь, казалось, будто она идет с закрытыми глазами. Кто-то из песиков помог ей выбраться из котлована, и только тогда Каролина обернулась ко мне. Я так и стоял с лопатой в руках, глядел на нее во все глаза. А она помахала мне каким-то необъяснимо, почти предсмертно бодрым жестом.

Ну, стоило вернуться к работе.

Казалось, все это не кончится никогда. Время даже не растянулось – оно раскололось, и я застрял в каком-то его осколке. Цикличные движения полностью меня поглотили, раз за разом я повторял одну и ту же последовательность действий, словно компьютерная программа.

Белый как сахар песок Санта-Моники. Поля, поля, поля, короткое лето усеяно хрупкими, блеклыми цветами.

Тут мне пришло решение: буду жить – вернусь в Россию. Хотя бы краем глаза посмотрю на то, что сердце мне так тревожит. Прикоснусь к земле, на людей посмотрю, свой язык услышу на всей улице, во всем городе.

Все я там любил, сколько бы лет ни прошло, оно во мне было живо.

Мне хотелось счастья на своей земле, счастья своей земле, счастья вообще, на Земле. Я думал об этом, и боль, хоть чуточку, но отступала.

– Не надо бояться, – сказала мама. – Нет ничего страшного.

Ее голос шел из ниоткуда, он вселил в меня уверенность, что в мире есть нечто, что больше темноты.

Отчасти весь я обезболился, хотя я и чувствовал, как хлещет из носа кровь, как легкие разрывает кашель, как всего меня колотит почти в припадке.

Надежда, у меня была надежда. Я знал, что это закончится. И я знал, что буду жить.

Блеклые цветы, желтые поля, маленькая речка, над которой, как мостик, дверь.

– Куда она ведет, мама?

– Под землю, малыш.

Копай, копай, грызи, сука, ужасы земные. Сколько я от тьмы бегал? А не так все страшно.

В самый-самый момент ничего не страшно.

Я уже не знал, как продвигается работа. Передо мной всегда был только маленький клочок земли. Зрение так сузилось, я словно бы снова перестал быть частью целого и дрейфовал теперь умирающей клеткой по чьему-то огромному организму.

Я увидел, разве что, как падает Реджи. Он еще попытался удержаться за воткнутую в землю лопату, но не смог, ладони проскользили по черенку. Почему-то мне стало плохо от того, что Реджи занозил себе руки. Вот такая странная эмпатия.

– Ребята! – крикнул. – Ему нужна помощь! Эй, песик!

Ничего толком не понимая, я свистнул, потом наклонился к Реджи и приподнял его, чтобы он не захлебнулся, потащил на себе. Кто-то принял его у меня из рук, и я зашатался, словно без своей ноши ничего не весил и готов был взлететь.

Нет, ну серьезно, это сейчас мне кажется – ад реален, а тогда я стоял под дождем, запрокинув голову, и старался остановить неудержимо кружащийся вокруг мир.

Рядом со мной лежал мужик, чьего имени я даже не знал. И он абсолютно точно был мертв.

Для чего мы это делали?