Терра

Еще знаете, что интересно? Некоторые остались копать, проигнорировали всеобщий, стихийно возникший перерыв.

– Чего это они? – спросил я у Реджи.

– Да небось им уже все равно. Думают, что тут и помрут, – легко ответил Реджи. Он и сам был не в лучшей форме, но бодро хлебал кофе, иногда отлучаясь, чтобы раздобыть где-нибудь бухла.

– Ну, если б я думал, что помру, я б, наоборот, кофейку попил.

– А ты об этом не думай. Думать так нельзя, это тебя губит.

– Да я и не думаю вроде. Я позитивно настроен.

– Кстати говоря, – сказала тоненькая девушка, вынимая из сэндвича курицу. – Очень полезно сосредоточиться на энергии из космоса. Ну, знаете, ци. Китайцы в это верят.

– Вот это шиза, – сказал я.

– Серьезно, – добавила она спокойно и размеренно, от нее сильно пахло травкой. – Китайцы могут лечить наложением рук. Европейцы тоже, но они от этого умирают.

– У них плазмоид лопается, – сказал я.

– Что ты несешь, чокнутый? – спросила она.

– Я чокнутый? Серьезно?

Девушка расслабленно улыбнулась.

– Меня зовут Мисти.

– Господи, сто пудов это не твое настоящее имя.

– Настоящее – Каролина.

Она мне понравилась, так стоически сносила все нападки на китайцев, а я их еще много предпринял.

Вообще-то к концу четвертого часа работы (а землю мы тогда уже вывозили на тачках по пологому склону, ведущему в яму), я уже знал многих.

Атмосфера была такая, что как-то совсем позабылось, что мы хотим раскопать смерть. Работа шла легко и приятно, мы с Реджи держались вместе, вокруг то и дело тусил кто-нибудь интересный, то дедок, видевший, по крайней мере по его словам, Хо Ши Мина, то девчонка, которая сломала позвоночник, катаясь на мотоцикле и с трудом научилась заново ходить, то парень, который пытался покончить с собой семь раз, то бабулька, которая в шестидесятые делала нелегальные аборты. Особенно интересно было слушать стариков, их было немного (мы, крыски, редко так долго живем), но они все были не по-старчески юркие и умненькие. Многие крысы приехали с женами или мужьями, оставили детей одних. Многие боялись умереть.

– Ну, – сказал высокий чернокожий парень по имени Кэлс. – Все равно же это кому-то делать.

– Что за инерция такая? – ответил я. – Ты подожди. Я тебе свою теорию расскажу.

И я рассказал все вот это про любовь и мир, про собственные желания, которые могут быть сильнее любого долга и с которыми он становится радостнее.

– Когда жизнь не оставляет тебе другого выбора, – закончил я, – действуй по ситуации, исходя из того, что ты любишь по-настоящему.

– Хорошая мысль, – сказал Кэлс. – Светлая. Но я люблю Галь Гадот.

– Ну и классно. Сделай это, чтобы она в кино сиськи показала.

– Ого, – сказал Реджи. – Ты как психолог.

– Я тут всем могу мотивации раздать. Этого дерьма у меня теперь навалом.

Ботинки у меня совсем размокли.

Ну да и ладно, подумал я, чего бояться заболеть, если исход известен. Чего бояться?

Ой нечего.

Меня вдруг охватил странный азарт, желание добраться (докопаться, во!) до самой сути. Я был готов на кровавые мозоли от лопаты, на грипп «Калифорния», на все на свете, только бы понять почему.

Почему мы, брошенные в безнадежную битву с энтропией, все равно делаем то, что хочет Матенька, пусть каждый по своим причинам.

Может быть, подумал я, мы нуждаемся в кавернах не меньше, чем они нуждаются в нас. Вот он я, маленький, суетный, а теперь я причастен к чему-то главному.

Реджи сказал:

– Денек, конечно. Когда же это уже докопаемся?

Дождь заканчивался, потом лил снова, прятался и возвращался, словно игривый ребенок.

– Всю яму нам затопит.

– А затопит и ладно, не под фундамент же копаем, – сказал парень по имени Майлз, коммивояжер из Западной Вирджинии.

– Под фундамент, – ответила на плохом английском Жюли, французская бомжиха, которая проделала долгий путь сюда из самого Марселя. – Общественного здоровья.

Я засмеялся.

– Круто сказала.

– Мне всегда говорили, что я умею произносить речи. Могла бы стать чьим-нибудь пресс-секретарем.

– Это уж точно, – сказал Реджи. – Давай моим.

Совместная работа сближала нас всех, и уже не было разницы между конъюнктивитно-красноглазой Жюли и симпатичным, принарядившимся мной. Здесь, в яме, все были равны.

Я не знал, что будет дальше, но сейчас я на самом деле был счастлив. Вдруг грехи мои искупились сами собою, я был среди братьев и сестер, делал важное дело, нашел место, в котором я был в тему, нужен, даже необходим.

Ну да, я не был героем-одиночкой, Данилой Багровым или Гарри Поттером, я был одним из многих, но разве наше множество не было охуительным, прекрасным и по-настоящему человечным?

Под этим недружелюбным темным небом, всегда готовым разразиться дождем, с лопатой в руках, в разъебанных туфлях «Кавалли» и в испачканном грязью пальто «Ральф Лорен» я был счастлив.

Вдруг среди людей в рабочих комбинезонах я увидел своего отца в застиранной рубашке и в старых брюках, он был мокрый насквозь, трупно-желтоватый в холодеющем к вечеру свете.

– Скоро, – сказал он, ловко и сосредоточенно копая.

– Я знаю, – ответил я одними губами.

– А? Чего? – спросил Реджи.

– Да ничего. С отцом говорю.

– О, мама моя тоже тут. Карга старая. Копает.