Терра

Страшно, наверное, не было. Нет, не страх, а какая-то досада, злость – вот что меня грызло. На то что там, на улице, все жарче и жарче, а я дома, под дыханием кондиционера отдаю коньки.

Нет уж, так не будет, решил я. И потихоньку выправился. Да, все случилось ровно тогда, когда и должно было. Я мечтал о своем дне рожденья и проснулся слабым после этой долгой болезни, но в остальном чувствовал себя прекрасно, даже цвета стали другими, насыщеннее, ярче, будто в мозгу врубили, наконец, высокую контрастность. Режим энергосбережения – все, добро пожаловать в мир, на который снова приятно смотреть.

С утра я делал вид, что мне еще херовато, чтобы отец сам по себе раскидывал наш хлам, но в конце концов он все равно заставил меня убираться вместе с ним. Завязывал он мусорный пакет и вдруг сказал:

– С днем рожденья, Борь.

– А, ну да. И тебя тоже.

– Чего?

– Ну, с днем моего рожденья. Я ж твой сын.

– А. Да.

Так мы неловко поговорили, потом он вынес мусор, вернулся и сунул мне сто долларов.

– Держи.

– Это компенсация за травму на производстве?

– Еще одно слово, и она сократится в два раза.

– А еще подарки будут?

– Безусловно. Я пошел отсюда на хуй.

– Лучший подарок на земле, ты знал, о чем я на самом деле мечтаю!

Мы оба засмеялись, а потом пошли пить чай с тортом «Прага» из русского магазина, который (из-за дяди Коли, я рассказывал) пах для меня смертью, а вовсе не рождением.

Ну и свалил он, а я завалился на диван совершенно без сил и стал читать смс-ки. Поздравляли ребятки со школы, мексы с моего кружка по английскому, дядя Петя из Норильска, Юрик из Снежногорска (вернее, теперь Юрик из Питера). Короче, самые разные люди на разных языках.

Но запомнил я, конечно, поздравления своих лучших друзей. Сейчас-сейчас, как оно там было.

«Привет. С днем рожденья. Не знаю, что тебе сказать. Приведу цитату в тему. Лэнг: „С момента рождения, когда ребенок из каменного века сталкивается с матерью XX века, он попадает во власть насилия, называемого любовью, так же как когда-то его отец и мать, и их родители, и родители их родителей“. И еще – будь счастлив. Эдит (хотя ты понял)».

«Привет, чувак! Ты мой лучший друг, так что пусть все будет заебись, пусть у тебя будет УДАЧА, и все такое. Я желаю тебе Умеренности, Мира, Звезды и Колесницы. Чтобы у тебя никогда не была Луна, Повешенный и Башня! Колесо фортуны на твоей стороне!»

«Думал написать тебе поздравление на украинском, но ты ответишь на рагульском, думал принести тебе кота, но они, кажется, считают тебя едой, короче, счастья, радости, здоровья, солнца!»

«Я рада, что мы с тобой познакомились, сибирский мальчик, желаю тебе стать рашас грейтест лав машин».

«Ты хороший, поэтому я желаю тебе долголетия».

Короче, как-то так. Все прислали тонну смайлов, даже Эдит. Телефонов у меня с тех пор было до хуя и больше, но пожелания эти я хранил не в памяти маленькой машинки, а в своем сердце. На смертном одре буду лежать, может и они всплывут.

Я был счастлив, вроде как у меня так много людей, с которыми у нас взаимно все хорошо. Крысы, конечно, социальные животные. Даже моему отцу нужны были друзья, хоть он их и не имел, но был от этого несчастен.

Я все ждал Мэрвина, он обещался прийти пораньше, чего-то там приготовить, но на все забил, как с ним часто бывало. Братишки и сестрички прыгали вокруг меня, играли, удивлялись, сколько я на свете живу, когда я пытался объяснить им про время.

Тут вдруг смс-ка от Мэрвина: «Ужасная ситуация! SOS! но я скоро буду!»

Когда через пятнадцать минут он вошел в квартиру, то, захлопнув дверь, сразу принялся шептать:

– Пришлось с мамкой расчленять труп, короче, не в том месте, не в то время, как всегда. И чего я не сделал вид, что сплю?

Он говорил об этом так буднично, что у меня мурашки вскарабкались по спине и затанцевали где-то у затылка, не проходили.

– Короче, прости, это просто ад, утомительно и противно, и вообще.

Табло у него было так себе, долго не спал – характерный рассеянно-нервозный взгляд, темные круги под глазами, изможденное лицо.

– Ну да ладно, принес тебе подарок. На удачу.

Достал Мэрвин кулон с какой-то каббалистической хренотой.

– Слушай, оно ж жидовское. Я не еврей. Я не могу такое носить. И вообще как-то по-пидорски носить кулоны.

– Сам ты пидор. – Мэрвин повесил кулон мне на шею. – И будь счастлив. А каббала это мудрость, открытая евреям, а не еврейская мудрость. Две большие разницы.

Под настроение Мэрвин бывал ужасным антисемитом, кошмар вообще-то, но тут глаза у него так горели, что я понял: упоролся по каббале. Он что-то там трещал про древо Сефирот, какие-то Кетеры и Мальхуты.

– Вот ты, – говорил. – Живешь в Мальхуте.

– Нет, ты мне скажи, что мы жрать будем, ты ж обещал приготовить.

– Вот я и говорю. Ты живешь в Мальхуте. Надо думать о высоком.

Так частенько говорил мой отец, когда смотрел по телику канал «Культура» или уже здесь, в Америке, – «Дискавери».

– Надо стремиться к прекрасному, – говорил он.

А я душой всегда стремился к красивому, к верному, к горнему, но живот у меня уже побаливал от голода.

Я пощупал сотку в кармане и сказал:

– Давай закажем суши.