Мне очень неуютно и хочется сбежать от этих слов… Ну зачем это? Такое мне говорила только Стефания. Но наша Стешка всех любит — для неё это как «спасибо» и «пожалуйста». А по-настоящему меня любит только Ричард. Он не говорит, но я это знаю. А слова… Их так много, пустых и импульсивных…
— Айка, прости меня, маленькая… ты лучше всех! Ну как… как же тебя не любить?! Даже этот хищный котяра… попался… Я же вижу!.. всё вижу…
Я осторожно, едва касаясь, поглаживаю её огненные кудри и, закатив глаза к потолку, жду, когда же это закончится… Этот надрывный плач вперемешку с пьяным бредом про любовь и котов, горькие всхлипывания Стешки, карканье Ричарда…
Вот только звонка в дверь нам и не хватало! Теперь настоящий дурдом! Ну, хоть слёзы прекратились. И снова звонок, и стук…
— Никого нет дома! — тихо прошептала я и все замерли. Кроме Ричи, конечно, который стал остервенело требовать: «Откройте дверь!»
— А вдруг это мама? — шепчет Стеф. Но Алекс, шмыгнув красным носом, со знанием дела отрезала:
— Исключено!
Но всё же поднялась с пола и, расправив плечи, на нетвёрдых ногах пошла проверять.
Алекс ошиблась — в дверь ввалилась мама и сразу бросилась обнимать Стешку.
— Девочки, ну слава богу! А мы уж не знали, что и думать!
Но обоняние уже подсказывает, что да — они. Так и есть — из темноты лестничной площадки в квартиру заходит Рябинин. Весь при параде и с отпечатком скорби на всё лицо.
— Привет, девчонки, — вежлив, но суров.
Зарёванная Алекс ядовито улыбается:
— Добрый вечер, Павел Ильич, что-то Вы быстро управились.
Рябинин нехорошо сощурился, но тут поспешила возникнуть Стешка:
— Дядь Паш, я сейчас ужин организую. Вы посидите с нами?
— Я с вами уже поседел на всю голову, — устало выдохнул он и, коротко зыркнув в мою сторону, обратился к Алекс: — Аль, поговорить надо.
— Поговорите, Павел Ильич, не буду Вам мешать, — и скрылась в моей комнате, громко хлопнув дверью. За Ричарда решила спрятаться. Как бы он её в задницу не клюнул…
— Характер! — тихо пояснила мама. И заискивающе: — Павлуш… Павел… а может, поужинаете с нами?
— В другой раз, — и, ни на кого не глядя, Рябинин решительно шагнул к выходу.
И я за ним. Не знаю зачем… На инстинктах. Как голодная собака на запах мяса.
11.7
Снова кто-то выкрутил лампочку на нашей площадке. Хотя понятно, кто и зачем… Непонятно, что я здесь делаю. В темноте… с мужчиной… Взрослым мужчиной.
Зачем… Почему он так пахнет?.. Так, что мне хочется подойти ближе… Очень близко! Я почти не различаю его лица, но почему-то отчётливо вижу глаза… Тёмные глаза в темноте… И руки… Я помню, какие они сильные и тёплые…
Мне так нестерпимо хочется взять его за руку и потереться щекой о его ладонь… И смотреть в его глаза… И вдыхать его запах… Во рту отчего-то пересохло, а ладони внезапно взмокли, и я тру их о свои бёдра.
Я подхожу так близко, что ощущаю его тёплое дыхание в своих волосах. И мне кажется, что в этой тишине он слышит, как грохочет у меня в груди. Я ведь слышу…
Надо что-то сказать, но… Как?.. Какими словами рассказать ему о том, что творится у меня внутри? Быть может… так?
Я беру его за руку и подношу ладонь к своему лицу.
Мягко, но настойчиво он высвобождает руку, проводит костяшками пальцев по моей щеке и по волосам. Как будто маленькую девочку пожалел.
— Зайди в квартиру, Айя, здесь холодно.
— Палылич… — это словно и не мой голос… Но другого у меня нет. — А Вы не могли бы поцеловать меня?
Молчит. Наверное, не мог бы…
Но он вдруг обхватывает мою голову двумя ладонями, прикрывая мои уши, —
— Спасибо, дядь Паш, мне уже здорово полегчало, — я отстраняюсь, приглаживая волосы, и делаю шаг назад.
Рябинин громко фыркнул, как конь в стойле. Кажется, даже пахнуть стал, как конь. Сейчас чихать начну.
— Обращайся! — и усмехается.
— Да не, дядь Паш, мне уже хватит, теперь-то у меня богатый опыт… и есть, с кем сравнить. Знаете, с Вами получилось немного приятнее, чем с Вадиком…
— Ты целовалась с Вадимом?! — даже лыбиться перестал.
— Так это был поцелуй, что ли? Что, и с Вами тоже? Ну-у… — я озадаченно и шумно почесала затылок, — похоже, это не моё. Ладно, буду искать. А, кстати, что вы так испугались — боитесь, что он в меня, голодранку, влюбится?
— Перестань…
— А что такого, дядь Паш? Ну не за меня же Вы переживаете, правда?