Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

«Пушкина сделали камер-юнкером, это его взбесило, ибо сие звание точно было неприлично для человека в 34 года, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтоб иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателем, малодушен. Пушкин, дороживший своей славой, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикой и не лишило его народности. Словом, он был огорчён и взбешён и решился не воспользоваться своим мундиром, чтоб ездить ко двору, не шить даже мундира.

Жена моя, которую он очень любил и очень уважал, и я стали опровергать его решение, представляя ему, что пожалование в сие звание не может лишить его народности, ибо все знают, что он не искал его, что его нельзя было сделать камергером по причине чина его, что натурально двор желал иметь возможность приглашать его и жену его к себе, и что Государь пожалованием его в сие звание имел в виду только иметь право приглашать его на свои вечера, не изменяя церемониалу, установленному при дворе. Долго спорили мы, убеждали Пушкина, наконец, полу-убедили.

Он отнекивался только неимением мундира, и что он слишком дорого стоит, чтоб заказывать его. На другой день, узнав от портного о продаже нового мундира князя Витгенштейна, перешедшего в военную службу, и что он совершенно будет впору Пушкину, я ему послал его, написав, что мундир мною куплен для него, но что предоставляется взять его или ввергнуть меня в убыток, оставив его на моих руках. Пушкин взял мундир и поехал ко Двору».

К своему рассказу о камер-юнкерском мундире Смирнов дал ещё следующее пояснение: «Пушкин имел чин 9-го класса с титулованием „Ваше благородие“. Государь присвоил Пушкину сразу 5-й чин придворного звания, соответствующий статскому советнику в гражданских чинах с обращением „Ваше высокородие“.

Нужно сознаться, что Пушкин не любил камер-юнкерского мундира. Он не любил в нём не придворную службу, а мундир камер-юнкера. Несмотря на мою дружбу к нему, я не буду скрывать, что он был тщеславен и суетен. Ключ камергера был бы отличием, которое он оценил, но ему казалось неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали камер-юнкером наподобие юношей и людей, только что вступающих в общество. Вот вся истина против предубеждения против мундира. Это происходило не из оппозиции, не из либерализма, а из тщеславия и личной обидчивости».

С государственной службой у Пушкина были проблемы. В Коллегии иностранных дел, в Кишинёве и в Одессе, то есть семь (!) лет он откровенно манкировал ею. Даже М. С. Воронцов, строгий и волевой человек, не мог заставить его работать. Правителю канцелярии Михаилу Семёновичу А. И. Казначееву Александр Сергеевич так объяснял свою позицию в отношении своих должностных обязанностей:

— Семь лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношении ни с одним начальником. Мне скажут, что я, получая 700 рублей, обязан служить. Вы знаете, что только в Москве или Петербурге можно вести книжный торг, ибо только там находятся журналисты, цензоры и книгопродавцы. Я поминутно должен отказываться от самых выгодных предложений единственно по той причине, что нахожусь за 2000 вёрст от столиц. Правительству угодно вознаграждать некоторым образом мои утраты, я принимаю эти 700 рублей не так, как жалование чиновника, но как паёк ссылочного невольника.

Поскольку на государственной службе поэт «не написал ни одной бумаги», у него не было продвижения в чинах. Пожалование в камер-юнкеры давало по Табели о рангах сразу чин 5-го класса придворного звания, то есть Пушкин получил повышение на четыре чина.

Родственники Александра Сергеевича были довольны. «Они воображают, что это дало ему положение, — писала А. О. Смирнова-Россет. — Этот взгляд на вещи заставляет Искру[121] (Пушкина) скрежетать зубами и в то же время забавляет его. Ему говорили в семье жены:

— Наконец-то вы как все! У вас есть официальное положение, впоследствии вы будете камергером, так как государь к вам благоволит».

«Как все» звучало для Пушкина оскорблением. В первый день 1834 года он писал в дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове.

Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством. Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, — а по мне хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским вокабулам и арифметике» (8, 39).

Поэт был так «доволен» полученным званием, что, узнав об этом, буквально взбесился и рвался объясниться с царём; привели его в чувство, облив холодной водой. Звание камер-юнкера он считал оскорблением, но был удовлетворён тем, что перед ним открылись двери в среду, близкую царскому окружению. Никто из его родни не удостаивался этого.