Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

Николай Иванович Гнедич в основном известен как переводчик «Илиады» Гомера. Но он переводил Вольтера и Шиллера, сам был поэтом и театралом. Его первое стихотворение, посвящённое встрече нового века, было написано в четырнадцать лет:

О время! О часы! Минуты драгоценны,В которыя приял плоть прежде век рожденный!Померкнут звёзды пусть и солнце, и луна,

Пусть быстрых крыл своих лишатся времена,Иссохнет океан, вселенна пусть увянет,Но славить человек сего дня не престанет…

Действительно, времена, на которые выпали годы жизни Гнедича, были эпическими: заканчивался век Екатерины Великой и её «орлов» — Г. А. Потёмкина, П. А. Румянцева, А. В. Суворова, и начался другой — с громогласными наполеоновскими войнами. Какой молодой человек мог быть к ним равнодушен? И по исполнении семнадцати лет Николай пишет отцу:

«Вам известно, что я достигаю полноты телесного возраста, достигаю той точки жизни, того периода, в который должен я благодарностию платить Отечеству. Благодарность ни в чем ином не может заключаться, как в оказании услуг Отечеству, как общей матери, пекущейся равно о своих детях. Желание вступить в военную службу превратилось в сильнейшую страсть. Вы, может быть, скажете, что я не окончил наук. Но что воину нужно? Философия ли? Глубокие ли какие науки? — Нет: дух силы и бодрости».

Семья Гнедичей (отец Иван Петрович, два сына и три дочери) была не из зажиточных. Дать детям образование составляло проблему, а тут младший сын заявляет:

— Признательно скажу вам, что страсть к учению мало-помалу угасает, — и продолжает убеждать отца:

«Вы, может быть, думаете, что я слаб здоровьем. Нет. Я чувствую себя способным лучше управлять оружием, нежели пером… Скажу вам, что я рождён для подъятия оружия. Дух бодрости кипит в груди моей так пламенно, что я с весёлым духом готов последнюю каплю крови пролить за Отечество. Образ героя Суворова живо напечатлен в душе моей, я его боготворю.

Вы скажете, что военная служба сопряжена с величайшими трудностями. Правда, она много требует труда и нередко пожертвования сил; но что может быть славнее и приятнее, если не то, что мы преодолеваем трудности и достигаем того, чего желаем? Внимательными глазами рассматривал я все роды службы. Всякая имеет труды и награждения. Но военная служба, по мнению моему, превосходит все прочие. Славно, очень славно и любезно умереть на ратном поле при открытом небе».

Но тут же Гнедич оговаривается: «Правда, не менее приятно умереть в своём месте рождения».

Родился Николай Иванович в селе Бригадировка Богодуховского уезда (близ знаменитой Полтавы). Детство его прошло среди вольных степей. Отроческие годы братья Гнедичи провели в Харьковском коллегиуме, а юношеские — в Университетском благородном пансионе Москвы.

Служить Николай хотел в гвардии. У отца не было на это средств, да и здоровьем младший сын не отличался, и Иван Петрович отказал ему в благословении на ратную службу. Пришлось ограничиться статской.

С 1811 по 1831 год Гнедич работал библиотекарем в Императорской публичной библиотеке (Петербург). Ему было доверено хранение манускриптов греческого собрания этого хранилища книг и рукописей. Жалованье его составляло тысячу рублей в год (это соответствовало жалованью армейского полковника). Кроме того, он получил служебную квартиру, которая находилась в здании библиотеки. То есть всё было под рукой: жильё, книгохранилище и доброжелательные соседи — Оленины и И. А. Крылов.

Апартаменты Гнедича располагались над квартирой Ивана Андреевича. Варвара Оленина[40] писала: «Крылов и Гнедич, искреннейшие мои друзья и благодетели, занимались премного мною; были замечательны своею дурнотою; оба высокие: первый толстый, обрюзглый, второй сухой, бледный, кривой, с исшитым от оспы лицом; но зато души и умы были превосходные. Гнедича батюшка прозвал ходячая душа».

Хотя Николай Иванович внешне и был весьма дурён, но форс держал. Другой мемуарист вспоминал:

— Свирепая болезнь оставила на его лице глубокие рябины, рубцы и швы. Известно, что ничто так не озлобляет человека, как сознание своего безобразия. Но Гнедич до конца жизни сохранял верное и любящее сердце. Несмотря на своё безобразие, был щёголь: платье на нём всегда было последнего покроя. С утра до ночи во фраке и с белым жабо, он приноровлял цвет своего фрака и всего наряда к той поре дня, в которую там и сям появлялся: коричневый или зелёный фрак утром, синий к обеду, чёрный вечером. Обувь, шляпа, тросточка — всё было безукоризненное. Цветные перчатки всегда носились им в обтяжку. Держал он себя прямо, несколько величаво, и во всех движениях был соразмерен и плавен.

Внешность, незнатность и бедность (по меркам первой трети XIX столетия) обрекли Гнедича на одиночество. «Главный предмет моих желаний — домашнее счастье, — говорил он. — Но увы, я бездомен и безроден».