Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

Увы, перстень не уберёг поэта от пули Дантеса. Перед кончиной Александр Сергеевич отдал свой талисман В. А. Жуковскому. В одном из своих писем 1837 года Василий Андреевич сообщал: «Перстень мой есть так называемый талисман: подпись арабская, что значит, не знаю. Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой его руки».

От Жуковского перстень перешёл к И. С. Тургеневу. Иван Сергеевич завещал его Полине Виардо:

— Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому, чтобы когда настанет час, то граф передал бы его достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями.

Не случилось. В 1887 году Виардо передала перстень в дар Пушкинскому музею Александровского лицея, бывшего Царскосельского. Там кольцо хранилось до 23 марта 1917 года, когда было похищено вместе с другим ценностями. Талисман Пушкина безвозвратно пропал, но его изображение можно увидеть и сегодня на прижизненном портрете «нашего всего» работы В. А. Тропинина (1827 год).

«Близкий мой приятель»

Так Пушкин говорил о А. Н. Раевском. Он был на четыре года старше поэта. В пятнадцать лет его зачислили на военную службу подпрапорщиком в Симбирский гренадерский полк. В конце войны с Турцией (1811) Александр находился в армии с отцом. В Отечественную войну отличился в сражении под Салтыковкой и был произведён в подпоручики.

— Мой сын Александр храбрец, — говорил по этому поводу генерал Н. Н. Раевский, — получил чин и орден Святого Владимира. Я надеюсь, что он продвинется и получит золотую шпагу.

Золотую шпагу Александр получил за храбрость, проявленную в трёхдневном сражении под Красным. В двадцать два года он был полковником, служил в Петербурге, тогда-то и познакомился с Пушкиным, но сблизились они только летом 1820-го на Кавказских Минеральных Водах:

С ним подружился я в то время,Мне нравились его черты,Мечтам невольная преданность,Неподражательная странностьИ резкий, охлаждённый ум.Я был озлоблен, он угрюм;Страстей игру мы знали оба;

Томила жизнь обоих нас;В обоих сердца жар угас;Обоих ожидала злобаСлепой Фортуны и людейНа самом утре наших дней.

Затем была совместная поездка в Крым, встречи в Каменке и в Киеве, тесное общение в Одессе и горькое разочарование в друге в Михайловском. А с какой надеждой начиналось «утро» их отношений!

Александр Раевский отличался яркой индивидуальностью. Человек блестящего и саркастического ума, он обладал всеразлагающей иронией. Современники называли его циником, воплощением духа отрицания, неверия, демонизма и прозвали Мель-мотом — разочарованным человеконенавистником. Разность натур Пушкина и его нового приятеля вызывала их интерес друг к другу. Молодой поэт, увлечённый необычным и возвышенным, романтикой жизни, столкнулся со скептиком, охладелым человеком. Язвительное отрицание, душевный холод и равнодушие к жизни в сочетании с образованностью и большим умом привлекли Александра Сергеевича в тёзке. Он искал его общества и вскоре почти полностью подпал под его влияние.

Мне было грустно, тяжко, больно,Но, одолев меня в борьбе,Он сочетал меня невольноСвоей таинственной судьбе —Я стал взирать его очами,С его печальными речамиМои слова звучали в лад, —

писал Александр Сергеевич в черновиках «Евгения Онегина».

В 1820 году Пушкин создал поэму «Кавказский пленник». Начал он её в августе в Гурзуфе, закончил 23 февраля следующего года в Каменке, имении Давыдовых. То есть поэма писалась в начальный период сближения с Александром Раевским, и «моделью» её героя в значительной мере стал новый друг с его страстным характером при внешней холодности:

Давно, давно привыкнул онСебя таить в душе глубокой.В самом себе привыкнул онТаить… и скорбь, и наслажденьеПротиву злобы хладный каменьСреди гонений, средь пировВезде казался хладный камень.

Отражая в характере пленника равнодушие к жизни и к её наслаждениям, преждевременную старость души — эти отличительные черты молодёжи начала XIX столетия, — Пушкин имел перед собой типичного её представителя в лице Александра Раевского. В нём эти черты выступали с особой резкостью и были особенно близки поэту, испытавшему уже немало разочарований. Укреплению последних содействовал новый друг: