Если сделать еще один шаг вперед, то изображение Майкла Майерса также граничит с фантастикой. Лумис не только возвышает его до фигуры чистого зла, но и приравнивает к мифическому монстру, бугимену, в конце фильма. Действия Майерса также расширяют границы возможного. Например, ему удается поднять Боба одной рукой, а другой рукой, с помощью ножа, пронзить его тело с такой силой, чтобы прижать его к стене. Устойчивость Майерса к травмам тоже может показаться сверхъестественной: ему протыкают глаз вязальной спицей, вонзают нож в грудь, стреляют шесть раз, он выпадает из окна второго этажа, чтобы затем снова исчезнуть. Временами Майерс появляется в кадре как призрачное явление (см. рис. 9). Филлипс видит больше намеков на сверхъестественные средства в постоянном открывании и закрывании дверей, а также в похожей на веселый дом демонстрации тел в кульминационный момент (136). Воображающий зритель может найти рациональные (или, скорее, материальные) объяснения этим событиям, но по ходу фильма они становятся, по меньшей мере, натянутыми. Как повествовательный прием, неопределенность в том, обладает ли Майерс сверхъестественными способностями, создает напряжение, а вызов категориям знания вновь служит для подчеркивания его чудовищности.8
Как и его физические ограничения, мотивация Майерса остается неопределенной и до конца непостижимой. Начальная сцена, в которой шестилетний Майкл Майерс убивает свою сестру Джудит после просмотра ее интимной встречи с парнем, может навести на мысль о кровосмесительном желании как мотиве поступка. По мнению Вуда, убийство Джудит Майерс указывает на семейный ужас, подразумевая "ребенка-монстра" как "продукт нуклеарной семьи", наряду с сексуальным подавлением детей и табу на инцест (193). С этой неясной психоаналитической точки зрения подавленные побуждения Майерса в отношении сестры воплощаются в насилие, в разновидности "психосексуальной ярости", распространенной в жанре (Кловер, 27). Поздние убийства, возможно, не совсем вписываются в эту схему, но общего сходства в возрасте и образе жизни между сестрой Майерса и его последующими жертвами может быть достаточно, чтобы рассматривать их как своего рода компульсивное повторение.
Однако, к большому разочарованию Вуда и других критиков, фильм, похоже, отвергает любые подобные теории голосом Лумиса. Для Лумиса не существует никаких сложностей, и единственное объяснение заключается в том, что Майерс - зло. Таким образом, отождествляя Майерса с бугименом, "воплощением вечного и неизменного зла", можно отменить причинно-следственную связь между сексуальным подавлением и убийством (Wood 193). Вуд критикует оценку Лумисом Майерса как "наиболее яркий пример извращения Голливудом психоанализа в инструмент репрессий" (194). Если Лумис прав, то общество не несет ответственности за чудовищность Майерса, и если чудовище не вызвано (и не восстает против) так репрессии общества, то оно лишь поддерживает репрессии и статус-кво. Вуд добавляет, что прочтение фильма против Лумиса (то есть отказ от его бывшего мнения как ложного) является интригующей возможностью, но в итоге приходит к выводу, что такое прочтение не является ни законным, ни последовательным (194). Уильямс, однако, не имеет таких оговорок и обвиняет Лумиса в использовании Майерса в качестве козла отпущения, в угоду обществу, которое хочет избавиться от "социального кризиса" (
Даже если разоблачительные монологи Лумиса играют большую роль в формировании возможных прочтений характера и поступков Майерса и - как уже говорилось выше - сбивают некоторые подходы, остается еще несколько пустых мест для интерпритации, даже не прибегая к разработке контрнарративов. Фильм не предлагает контраргумента против суждения Лумиса о том, что Майерс был чистым злом уже в шесть лет, но в нем ничего не говорится о том, как Майерс достиг этой точки. Для повествования, нацеленного на напряжение, этот пробел служит лишь для усиления таинственности монстра Майкла Майерса, но он также оставляет потенциал, который в ремейке 2007 года будет исследован с огромной полнотой.
В фильме
Подростковые мишени и последняя
девушка