Тяжелые звезды

Понимаю, что охотников нажиться за счет страны было немало. Немало было и тех, кто мог это делать за спиной Ельцина — по собственному умыслу или действительно сбивая многомиллионный долларовый пул для проведения предвыборной кампании. Но президент всегда демонстрировал свою удаленность от этих меркантильных дел. Скорей всего он предпочитал, чтобы финансовой стороной будущих выборов занимались другие люди. Осторожность в щепетильных делах — это такая же черта его характера, как и все остальные: властность, упрямство, неизменное желание лезть на рожон. Бывало, что он, не желая, чтобы я посвящал его в некоторые обстоятельства, останавливал меня на полуслове: «А.С., лучше вы мне этого не докладывайте. Я не хочу этого знать. Это формы и методы вашей работы, зачем они мне?»

Все время, пока я оставался министром, этот еженедельный доклад президенту был неизменным ритуалом, который не мог быть нарушен ни при каких обстоятельствах. Лишь однажды, не застав его в условленное время между 10 и 11 часами утра, — президент был занят — я ограничился докладом премьер-министру В.С. Черномырдину. Через какое-то время ожил телефон прямой связи с Ельциным: «А.С., что-то от вас сегодня не было звонка…» Я объяснил, как мог: «Борис Николаевич, вас не было на месте. Я доложил премьеру. Обстановка, в принципе, управляемая… Никаких вопросов, которые бы требовали вашего вмешательства — нет».

Ельцин сделал мне замечание: «Премьер — это хорошо… Но вы подчиняетесь Верховному Главнокомандующему и обязаны докладывать лично!» Я извинился. Но не таков у Ельцина характер, чтобы примириться с тем, чтобы кто-то мог покуситься хотя бы на золотник принадлежащей ему власти. Спустя много дней, на заседании Совета безопасности, где, кроме меня, присутствовали еще три или четыре министра-силовика, президент, в назидание остальным, опять перешел на сварливые тона: «Вы тут не забывайте, кто у вас Верховный Главнокомандующий!..» Хорошо, что Черномырдин сумел все обратить в шутку, а то у моих коллег могло бы сложиться впечатление, что я начинаю отбиваться от рук.

Конечно, этого не было. Сам я довольно ревностно относился к своим обязанностям, принимая как данность и особенности ельцинского характера, и то, что, по принятым в России правилам игры — министр внутренних дел подчиняется в первую очередь именно президенту и Верховному Главнокомандующему.

* * *

Так уж вышло, что по натуре я не тот человек, что набивается в друзья. Мой очевидный недостаток: я суховат. Я не расположен к активной светской жизни, особенно к ее праздникам, где люди попеременно устраивают банкеты и дарят подарки. Многие мои знакомства ограничены лишь интересами дела, и я готов признать это. Ничего не поделаешь — у человека могут быть слабости.

И свои отношения с президентом я строил исходя из этих своих незыблемых жизненных принципов. Я не мог расшаркиваться перед ним или говорить: «Борис Николаевич, вы — святой человек».

Разумеется, когда то или иное президентское решение шло на пользу, я обращал на это внимание Ельцина: «Борис Николаевич, вы разрешили объединить два главных управления министерства. Поэтому мы имеем следующие результаты…» Приводил примеры, и президент внимательно меня слушал.

Надо отдать должное ему и премьер-министру В.С. Черномырдину: они никогда не вмешивались в текущую работу министра и строили свои взаимоотношения со мной на доверии. Достаточно мне было прийти к Ельцину с какими-либо интересными материалами, требующими решения Генеральной прокуратуры, президент всегда налагал на них устраивающую меня резолюцию. Все наиболее важное я старался приносить ему в готовых для подписи или чтения бумагах. Устные заявления не впечатляли президента: он их или забывал по ходу разговора, или вовсе никак не реагировал.

В тот период, когда здоровье президента было уже не ахти какое, наши с ним встречи были малосодержательными и носили уже чисто демонстративный характер. Их цель сводилась к тому, чтобы люди увидели: президент встречается с силовыми министрами, а значит, контролирует ситуацию в стране.