Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова

У следствия появилась версия причастности Гельмана к контрабандному икорному бизнесу, который уже находился в оперативной разработке сыщиков линейного отделения милиции Курского вокзала. Решили, что Гельман поплатился своей жизнью, решив «кинуть» дальневосточных поставщиков. Однако в силу каких-то неведомых причин уголовное дело по факту этого убийства передали в городскую прокуратуру, и уже новый следователь перевел стрелки на апробированную дорожку убийства «на почве ревности». Благо тут же нашлись «свидетели», которые якобы слышали незадолго до убийства директора вагона-ресторана, как какой-то парень угрожал Гельману «жестокой расправой», если тот не «оставит в покое Галину». Галиной звали смазливую молоденькую официантку, которая уже в открытую жила с Гельманом.

Смолин замолчал, отхлебнув глоток уже остывшего кофе, и заинтересованный Турецкий не мог не спросить:

— Ну, и чем закончилось?

— Все! — развел руками Смолин. — Та официантка больше в ресторане не появлялась, как в воду канула, да и ее мнимый столичный воздыхатель тоже растворился.

— То есть висяк? — на всякий случай уточнил Турецкий.

— Полнейший!

— А что с тем стволом, из которого стреляли в Гельмана?

— По той гильзе, что нашли в семи метрах от трупа, наши спецы скоренько определили, что это самый настоящий «Вальтер», причем немецкого происхождения, с характерными особенностями в стволовой части.

— Пробовали искать?

— Не то слово, — хмыкнул Смолин. — Я все привокзальные помойки и бачки для мусора вверх дном поставил, каждого смотрящего и каждого отца бомжовых семейств лично допросил… Ни-че-го!

— То есть исчез так же, как тот воздыхатель нашей официанточки?

— Вот именно, — хмыкнул Смолин. — И я не сомневался, что если он и всплывет когда-нибудь, то непременно на Дальнем Востоке, на Амуре или на Камчатке.

— А что с разработкой по икорному бизнесу?

— Приказано было закрыть как бесперспективную.

Вот так-то: закрыть дело как бесперспективное. Судя по всему, на этом бизнесе погрели ручонки и высокопоставленные московские чиновники. А возможно, что и сейчас на их счета продолжает капать определенный процент с продажи той же икорки, которая подпольным путем продолжает поступать на рынки российской столицы с Дальнего Востока.

Все это было до боли знакомо, однако Турецкий не мог не спросить:

— И что, от того дела так-таки ничего и не осталось?

— Отчего же? — хмыкнул Смолин, невольно покосившись при этом на сейф, в котором, очевидно, дожидалась своего продолжения початая бутылочка рижского бальзама. — Фоторобот остался. Того самого красавца, который пообещал Гельману «сладкую жизнь», если он не отдаст сполна икорный должок.

Это уже было кое-что, и Турецкий не замедлил состроить просительную гримасу:

— Надеюсь, я смогу поиметь экземпляр?

— Да ради бога, — отозвался Смолин. — Правда, в архиве надо порыться.

Покосился на Турецкого и негромко спросил:

— Что, неужто удалось зацепить кого-то?

— Не знаю, и пока ничего толкового сказать не могу. Но уже тот факт, что этот ствол всплыл, хотя, по логике вещей, он давным-давно должен был ржаветь на дне Яузы, дает повод надеяться.

— Ну-ну! — скептически ухмыльнулся Смолин. — Нашему бы теляти да волка съесть…

«Бог ты мой! — вздохнул Турецкий. — Знал бы ты, капитан, кого теленком назвал. Еще в детстве отмеченный Богом поцелуем в темечко, генерал Грязнов и не таких волков брал».

Он управился за три дня с накопившимися в Пятигорье проблемами, из-за чего пришлось практически не спать все трое суток. Клятвенно пообещав Полуэктову, что обязательно завершит все свои дела и делишки в Стожарах в пожалованные ему семь дней, Вячеслав Иванович прибрался немного в осиротевшей без него избе. Протер пыль с телевизора и уже договорился с Полуэктовым, чтобы тот подбросил его на машине до поезда, как вдруг ожил долго молчавший мобильник, и комната наполнилась взволнованным и срывающимся на фальцет голосом Мотченко:

— Иваныч, ты меня слышишь? Надеюсь, ты уже закончил свои дела? Хорошо, хорошо! Тогда слушай сюда! Здесь такое дело… В Хабаровске Семена Кургузова задержали и нашего стожаровского мужика — Петра Губченкова, причем с «Вальтером» на кармане. Да-да, с «Вальтером»! Врубаешься? Правда, еще неизвестно, у кого точно этот «Вальтер» изъяли, они друг на друга валят, но не в этом суть, разберемся. Сейчас бы главное — допросить Сохатого, пока он еще тепленький и не пришел в себя, а этапируют его не раньше, чем через два-три дня. Время-то, сам понимаешь, уходит.

«Выходит, все-таки Кургузов, — екнуло в груди Грязнова. — Из-за Маринки…»

— Поздравляю, — произнес он, прервав монолог стожаровского майора. — А от меня-то ты чего хочешь? Пистолет — в деле. Закручивайте болты — и по этапу.

— Слушай, Иваныч, — уже чуть спокойнее произнес Мотченко, — ты, видать, совершенно не слушал меня.

— Ну? Говори!

— Я и говорю тебе! Они друг на дружку валят — Кургузый и Губченков, то есть Сохатый. А мне точно знать надо, кто кому этот ствол впаривает!

— Так, и что?

— Просьба, Иваныч, великая. Проведи первый допрос, ты же там неподалеку от Хабаровска.