«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

За столь «крамольные» мысли газета была закрыта, ее редактор обвинен в государственной измене, а генерал Сидорин и его начальник штаба генерал Кельчевский преданы суду по обвинению в попустительстве: «имея сведения о преступной деятельности обвиняемого, сотника де Шабля, не приняли зависящих от них должных мер»⁵².

В итоге сотник де Шабль прострелил себе грудь, а генералов суд приговорил «к лишению воинского звания, чинов, орденов, дворянства и к четырем годам каторжных работ». По ходатайству Донского атамана наказание ограничилось «увольнением их от службы в дисциплинарном порядке» и лишением их «с согласия Донского атамана, права ношения в отставке мундира»⁵³.

История эта, случившаяся сразу после эвакуации Донского корпуса в Крым, показывает, что для «кадетов», руководивших Донской армией и Донским правительством и воевавших за «единую и неделимую Россию», идеи казачьего сепаратизма и автономии были принципиально неприемлемы. Имперская, а не сепаратистская идеология была идеологией не только Добровольческой армии, но и находившейся под командованием Деникина Донской армии, Донского правительства и Донского Круга, одним из руководителей которого в 1918—1919 годах был Крюков. Только незнанием истинного отношения к казачьему сепаратизму в Донской армии и в Донском правительстве, равно как и позиций самого Крюкова, можно объяснить превращение в книге «Стремя “Тихого Дона”» гипотетического «автора» «Тихого Дона» Крюкова в «сепаратиста» и «самостийника».

И уж полным искажением сути вещей является утверждение Д*, будто «автор» «Тихого Дона» (под которым разумеется Крюков) стремился не просто к независимости Дона, но к «независимости Области Войска Донского в составе казачьей Федерации»⁵⁴.

Идея независимой казачьей Федерации, куда вошли бы казаки Кубани, Дона, Терека, была сформулирована на Верховном круге Дона, Кубани и Терека, созванном по почину кубанцев в Екатеринодаре в январе 1920 года — за месяц до полного разгрома Донской армии, завершившегося Новороссийской катастрофой. Идея эта была негативно воспринята руководством как Добровольческой, так и Донской армии, а после разгрома белых была обречена на забвение, но, как уже было сказано, реанимирована в эмиграции Вольно-казачьим движением в 1927 году. Ф. Д. Крюков, ушедший из жизни в феврале 1920 года, никакого отношения к идее казачьей федерации иметь не мог.

Автор «Стремени...» пытается истолковать даже Подтелкова и Кривошлыкова как «самостийников», — надо же объяснить, каким образом 95% текста первой и второй книг «Тихого Дона» могут принадлежать «сепаратисту» Крюкову, включая и главы, посвященные председателю Совнаркома Донской Советской республики Подтелкову. По мнению Д*, поведение Подтелкова и Кривошлыкова в романе определялось все той же — общей для казаков — извечной нетерпимостью к «иногородним

». «И Подтелков, и Кривошлыков, и Лагутин одно только и твердили на все лады, — пишет Д*, — мы казаки, и управление у нас должно быть казачье... мы хотим ввести у себя в Донской области казачье самоуправление; повторяли неустанно, что нечего, дескать, делать беглым генералам (т. е. все тем же иногородним, с Москвой связанным) — на казачьей земле

. Наша казачья земля — вот нехитрая казацкая идея, которую с явным пониманием дела до глубин и оттенков ставит автор “Тихого Дона” в основу революционных требований донских станичников. На ней и зиждилось Донское восстание во всех его стадиях»⁵⁵.

Значит ли это, что Подтелков и Кривошлыков не мечтали о «казачьем самоуправлении», не стремились к защите «казачьей земли»? Нет, конечно. Но «казачье самоуправление» Изварин и Подтелков видели настолько по-разному, что смотрели друг на друга через прорезь прицелов.

Вопрос о «казачьей земле» и в самом деле объединял казачество — от Изварина до Подтелкова. Он уходил в глубину веков, — недаром на Дону существовало такое святое для казаков понятие, как «казачий присуд», то есть «земля, назначенная Богом (присужденная) в вечное казачье владение; степной бассейн Дона, Старое Поле»⁵⁶

.

Вопрос о «казачьей земле», «казачьем присуде», его обороне и охране, и отсюда — о взаимоотношениях казаков и иногородних — был постоянным для казачества.

«Казачья войсковая администрация (как и казачья масса) не могла никогда отказаться от воззрения на донских крестьян, как на чужеродный элемент, вросший в чужое тело казачьего народа»⁵⁷.

Ощущение казачьей самобытности и неприязненное отношение к «иногородним» всегда были присущи казачеству, и это, естественно, нашло свое отражение и на страницах «Тихого Дона».