«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Но представлять дело так, будто конфликт между казачьей массой и «иногородними» (куда Д* произвольно заносит и царя, и его генералов, а также большевиков и «комиссаров»), стремление казаков к сепаратизму и независимости в системе некой казачьей федерации и были причинами, вызвавшими Вёшенское восстание, — значит совершенно искажать правду жизни.

Искусственно сконструированная гипотеза Д* о двух параллельных «текстах» романа «Тихий Дон» и двух его «авторах», один из которых пишет за «белых», другой — за «красных», один — за «казаков-самостийников», другой — за «иногородних», снимает сам вопрос о «Тихом Доне» как трагедии века. Какая может быть трагедия, если полюса в конфликте искусственны, разъяты, если противоречие эпохи расчленено и одна из его сторон вменена «автору» — «самостийнику» Крюкову, а другая — «соавтору», «иногороднему» Шолохову?

Никакие жернова, а уж тем более «жернова истории» при таком раскладе не заработают...

ДРУГОЙ ГЕРОЙ

«Тихий Дон» в «Стремени “Тихого Дона”» лишен мощи биения тех внутренних непримиримых трагических противоречий, которые вели к гибели в революции целого народного сословия — казачества. Обескровлен, искажен в «Стремени...» и главный герой романа — Григорий Мелехов.

Когда Д* пишет, будто сепаратизм был «идейным credo» Григория Мелехова, будто «надежда на грядущую независимость Дона» была «единственным объяснением всех дальнейших поступков Мелехова»⁵⁸, всех «блуканий», которые выпали на его долю, — это не о нем, а о каком-то другом, придуманном Григории Мелехове.

Предположить, будто сущность романа «Тихий Дон» и трагедии его главного героя — в крушении «надежд на грядущую независимость Дона»⁵⁹, на «независимость Области Войска Донского в составе казачьей Федерации»

⁶⁰, можно только при полном искажении сути этого великого трагического произведения.

Идея казачьей «самостийности» привлекла Мелехова на один момент, — когда в 1917 году он служил во 2-м запасном полку и на короткое время «подпал под влияние» Изварина. Он «покоряюще красиво рисовал будущую привольную жизнь на родимом Дону — когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака и казачество, имея на своих правительственных границах пограничные посты, будет как с равными, не ломая шапок, говорить с Украиной и Великороссией и вести с ними торговлю и мену. Кружил Изварин головы простодушным казакам и малообразованному офицерству» (2, 198—199).

Григорию Мелехову не вскружил. В дальнейшем он в своих метаниях мысленно возвращается к Изварину всего раз или два. В последний раз — в марте 1918 года, увидев Изварина в станице Ольгинской в свите атамана Попова, когда тот, вступив в конфликт с генералом Корниловым, отказался отступать вместе с ним на Кубань. В течение всего последующего повествования, включая Вёшенское восстание, мысль о подъесауле Изварине и его сепаратистских идеях ни разу не посетила Григория Мелехова. Говорить, что сепаратистские идеи Изварина стали «идейным credo» Мелехова и после встречи с Извариным в 1917 году являлись «единственным объяснением всех дальнейших поступков Мелехова», — значит искажать суть этого характера.

Тем самым снимается главное противоречие этого героя — его метания между «белыми» и «красными». Не замечен, не оценен феномен его трагедийности, очевидный, как мы уже говорили, даже казачьему калмыку С. Баликову, который писал в 1938 году: «Душевная трагедия Григория Мелехова — не фантазия автора. Это трагедия большинства рядового казачества в 1918—1919 гг.»⁶¹. И это — не выдумка Шолохова, но судьба большинства рядовых казаков тех лет, что подтверждают конкретные биографии людей, прежде всего, того же Павла Кудинова или Харлампия Ермакова. Выступая в апреле 1929 года на читательской конференции «Роман-газеты», Шолохов так говорил о своем главном герое: «Товарищи из предприятий задавали ряд вопросов, почему Григорий Мелехов, основной герой “Тихого Дона”, этакий шаткий. <...> Те, кто знает историю гражданской войны на Дону, кто знает ее ход, знают, что не один Григорий Мелехов и не десятки Григориев Мелеховых шатались до 1920 года, пока этим шатаниям не был положен предел. Я беру Григория таким, каким он есть, таким, каким он был на самом деле, поэтому он шаток у меня, но от исторической правды мне отходить не хочется»⁶².

Автор же «Стремени “Тихого Дона”» в своих гипотетических построениях шел не от реальной действительности, как она складывалась на Дону в 1918—1919 гг., а от придуманной им схемы. По ней, «автор» (Крюков), «самостийник» и «сепаратист», поставил в центр повествования в романе alter ego себя — такого же самостийника и сепаратиста Григория Мелехова, а его «соавтор-двойник» (Шолохов), беспардонно «вклиниваясь» в текст, упорно пытается переделать Григория Мелехова из «самостийника» в «большевика».