Тихий гром. Книга четвертая

А Родион, услышав тот крик, многое понял. Не столь узнал он своего шурина, сколь догадался, что это именно он. И бросился-то прежде всего за ним, а не за Василием. Подскакав к безлошадному Ивану, Родион замахнулся на него шашкой. Иван прикрылся, но слаб оказался он перед матерым рубакой, да еще без коня: выбил у него Родион шашку и, ощерив желтые зубы, спросил с издевкой:

— Ну чего, шуряк, сам голову подставишь, аль так рубить?

Иван схватился было за винтовку, потянув ее за шейку ложи, но Родион ударил его по предплечью обушком шашки — повисла рука. Винтовку же он сорвал с него. А в это время Матвей Шаврин подскакал к ним.

— Чего ты с парнишкой тут колготисси! — заорал он. — Вон видишь, как дружно красняки за речку подались — щас город брать будем! Сруби ему башку да поехали скорейши вдогон!

— Возьмем город, никуда не денется, — отвечал Родион. — А тут птичка важная попалась. Гони его на гору вон к тому столбу, а я хорошего конька поймаю.

Наезжая конем на Ивана, Матвей спросил:

— Да что же за птица это, на цыпленка похожая?

— Красного трибунальца Данина сынок, — отъезжая, пояснил Родион. — Много, знать, наших отец его в земельную губернию отправил.

Сунув шашку в ножны, Матвей свирепо взглянул на пленника и, огрев его нагайкой, погнал в гору. Поднимаясь все выше, Иван изредка оглядывался и видел, как уходили красные кавалеристы за речку, как дружно заработали пулеметы с броневиков, прикрывая их отход. Не раз оглянулся и Матвей. И, видя, как остановились казаки, напоровшись на ураганный заградительный огонь пулеметов, злобно стегнул парня нагайкой.

На самом взлобке Солодянской горы, как раз на том месте, где в конце марта был растерзан и повешен красный парламентер Петр Ильин, и на этот раз собралась разношерстная праздная публика. Отсюда далеко просматривалась долина речки Увельки и видно было наступление чехов и казаков. Слышал Иван о страшной казни Петра Ильина, но подробностей не знал и не догадывался, на какое страшное место гонят его.

А между тем они приближались к этой толпе.

— Гляди, гляди, как поперли красняков. Во-он к женскому монастырю удирают! — слышалось оттуда.

— А вон, вон чехи на дальние кирпичные сараи волной идут!

— Ну все. Большевичкам — крышка. Отцарствовали, безбожники!

Какое-то невыразимо жуткое чувство пронзило Ивана, и он, отступив шаг в сторону, прыгнул назад, упал, перевернулся несколько раз кувырком, вскочил и понесся под гору. Матвей, резко повернул коня и, боясь сломить шею на столь крутом спуске, пустил его не прямо вниз, а с заездом.

— Держи! Держи его, поганца! Лови-и!! — орали с горы, хотя всем было ясно, что на чистом, без единого кустика, пространстве уйти беглецу невозможно.

Сделав не очень большую загогулину по склону горы, Матвей пересек Ивану путь и снова погнал его вверх. Только теперь плеть беспрестанно свистела над пленником, то и дело обжигая плечи и непокрытую голову — фуражка слетела, когда падал. Стыдно показалось казаку, что не четко выполнил приказ урядника Совкова и на глазах у всех едва не упустил парнишку.

— Кто такой шустрый? — спросил из толпы пожилой урядник на деревянной ноге и с шашкой через плечо, когда Матвей загнал Ивана в круг зевак.

— Сынок трибунальщика красного, Данина Виктора, урядник сказывает, — ответил Матвей.

— Данина?! — приложив к уху ладонь и вздернув мохнатые брови, проворно переспросил бородатый старик, похожий на турка. Поверх старинного казакина, застегнутого на все крючки, у него тоже болталась шашка, а на груди блестел Георгиевский крест. Сегодня, видать, все они чувствовали себя защитниками казачьих вольностей. — Дак ведь зятька мово, самого́ полковника Кучина, тот Данин и прикончил, чтоб ему провалиться! — засверкал турковатыми глазами старик.

— А ну, скидай сапоги! — приказал урядник на деревянной ноге, расстегивая на Иване ремень.

— К столбу его! — завизжал какой-то ублюдочный, маломерный казачишка в черной замызганной косоворотке. — Вяжите к столбу!

До десятка рук протянулось к парню. Ему даже не дали упасть. На весу сорвали с него сапоги, брюки, гимнастерку и притянули ремнями к телефонному столбу. Намертво стиснув зубы, Иван молчал, с ненавистью и ужасом глядя на заплечников. А они толклись вокруг, суетились, как дикари над пленником, разжигая себя кровожадной страстью.

— Мине, мине первого подпустите! — ревел бородатый старик, пробиваясь к столбу и таща из ножен шашку. — По старшинству надоть!

Подойдя к жертве со стороны правого плеча, стал он примериваться так и этак, несколько раз взмахнул шашкой. Иван стоял каменно, хотя привязан был под мышки, и руки были у него свободны. Не дрогнули руки. Подняв вертикально шашку, старик прицелился, сощурив глаз, и резко секанул ею. Инстинктивно зажал мученик руками лицо. Вернее, то, что от лица осталось.

— А-а, што! — завопил старик. — Не глянется тебе казацкая шашка, красный выродок!

— Поторопился ты, дед, — урезонил его урядник. — Надоть бы выспросить про тятьку-то его. А теперь чего же он скажет!