Тихий гром. Книга четвертая

А молодые долго с вечера прообнимались и уснули за четверть часа до того, как уехал в последний путь Василий. Ничего не видели они, ничего не слышали, потому как спали мертвецки. За глухой глиняной стеной звуки все сглаживаются и меркнут, не тревожа сладкого покоя спящих. Но в последний момент проникли многие звуки и туда.

Видит Степка во сне знойный летний день. Перед глазами — огромная поляна, сплошь заросшая одним красноголовиком, кровохлебкой такую траву еще называют. А с ближнего края косит ее для чего-то старая-престарая, скрюченная старуха, похожая на бабку Пигаску, только еще тощее и намного страшнее. До пояса голая она, мослы выпирают из-под пепельной кожи, а седые косматые пряди волос ползают по ее спине в такт взмахам безжалостной косы.

И гром где-то погромыхивает. Деревни не видать, а петухи орут, как перед концом света, хором, по-страшному. Потом вроде бы пулеметная дробь рассыпалась, «ура» закричали… И вдруг — девчоночий раздирающий душу голос: «Ма-ама!! Ма-а-ма!!» Он перекрыл и петушиные крики, и пулеметную дробь, и даже не смолкающее «ура».

Очнулся Степка и понял, что все, кроме страшной бабки, не сон вовсе, а жуткая явь. Да и старуха с косой не зря приблазнилась, коли пулеметы строчат и пушки громыхают. Косят, стало быть, красноголовиков. И никакой кровохлебке не расхлебать в этом пире пролитого драгоценного вина… Калитка хлопнула. Приподнялся Степка, одной рукой за сапоги схватился, другой Веру в бок толкнул:

— Вставай, ладушка! Война, знать, прям во двор пришла.

Подхватилась Вера и тоже в первую очередь за обувку спохватилась. И не успели они по одной ноге обуть — вот он и чех в дверь сунулся. Ничего не сказал, только взглядом повел и удалился. А следом за ним подошел Семка и, распахнув дверь, присел на порожек, сложил на коленях руки и уткнувшись в них носом, загробным голосом заговорил:

— Проспали мы все, негодники… Вася-то ваш погиб под Солодянской горой…

— А ты откудова знаешь? — перебил его Степка.

— Гриша наш сказывал. Проезжали тут они. А Ванюшку Данина сказнили казаки на горе.

И поникли молодые головы, с трудом осознавая, что ни Василий, ни Иван уже никогда больше ни сюда не зайдут, ни домой не приедут. Не враз такое усвоишь! Выходит, с вечера-то не спать расходились из двора, а на веки вечные расставались. А с Иваном за той горой Солодянской, на свертке в поселок Новотроицкий, как-то вроде бы шутя попрощались, а вышло — навсегда.

— Да как же Кате-то сказать об том? — недоумевал Семка. — Гриша наказывал похоронить их по-христиански, ежели удастся, да куда же теперь сунешься: чехи вон валом валят.

— Стихнет же все это, — возразил Степка, натягивая другой сапог. — А не то, дак ночей попробоваем… Кате-то не сказал ничего ты?

— Нет еще… И не знаю, как выговорить?

— Куда ж теперь деваться-то? Всю жизню не промолчишь, — вздохнув, заключил Степка. — А кто это кричал так? Девчонка вроде.

— Да вон у соседей во дворе. Видать, завоеватель прижал. Баушка сказывает, лет пятнадцать ей, — с трудом выговорил Семка.

Стрельба в городе продолжалась то сникая, то снова усиливаясь. Но двор Ефимьи оставался пока нетронутым. И вдруг по глиняной стене погребушки зашлепали пули, утопая в ней, но не пробивая. Кони во дворе заволновались. Рыжуха шлыковская дергалась на поводе, приседала. А Ветерок, порвав узду, кинулся к погребу и сунул голову в низкую дверь.

Семка едва отскочить успел. Вера постель сгребла и забилась в угол. Ветерок, дрожа всем телом, опустился на колени и влез в спасительное убежище. Там уж поднялся в рост, развернулся и, прижавшись горячей мордой к Степкиному плечу, стал постепенно успокаиваться. К тому же пули перестали залетать во двор, а стрельбы он не боялся.

— Гляди-ка, трусливый-то какой, дурачок, — говорил Степка, гладя коня по храпу.

— Да нет, не дурак он, пожалуй, — со двора возразил Семка. — Это ж додуматься надо коню до такого!

— Прижмет, дак живо додумаешься, — сказал Степка, оглядывая холку и заметив на ней едва приметную царапину.

19

Красные войска, отступавшие в беспорядке и не имевшие единого управления, накапливались в степи за рекою Уй в двух группах. Одна из них — меньшая — двинулась по направлению на Кустанай и рассеялась впоследствии. Вторая, насчитывающая тысячу триста человек, направилась по Орской железной дороге на юг и, отойдя от города более двадцати верст, встретилась с казачьим отрядом и разбила его. После этого красные повернули строго на запад, к Верхнеуральску.

Только потому, что броневики сдерживали наступающих, западный фланг отошел благополучнее. Удалось вывезти орудия, пулеметы, часть боеприпасов и снаряжения. Но в городе осталось около трех тысяч раненых и отставших красноармейцев. Многие пытались прятаться, их ловили и тут же, на улицах, чинили над ними беспощадную расправу, казнили без суда.