Тихий солдат

Литовец рассказывал эту историю капитану и его солдатам, избегая подробностей о том, почему барон пощадил его и зачем отдал себя в руки немцев. Капитан слушал его очень внимательно, не прерывая. Павел наблюдал за ним и пытался понять, что он чувствует. И вообще, на самом ли деле все было именно так? Не лжет ли литовец? А может быть, это он предал своего хозяина и евреев? Все-таки, сын служил у гестаповцев, и кто знает, почему он захватил пьяных офицеров и сдал их победителям.

Вскоре после того, как литовец закончил рассказ, и солдаты, немедленно забыв, что здесь произошло и какую роль во всем этом сыграли кривой литовец и упрямец-барон, а Клопин потребовал себе баронское кресло, капитан и произнес ту странную фразу о том, как дорого стоит война и во что обходится победа. Тогда он и сказал что-то о ничтожествах. Похоже, что понял его один лишь литовец – вскинул на него единственный глаз и тут же отвел его в сторону. Павел тогда впервые подумал, что он-то как раз совершенно не понимает капитана с родинкой на виске, а литовец понимает.

То, что постоянно происходит на войне, со всеми ее смертями, и ранениями, со случайностями, с казнями и убийствами, с провалами и победами, являет собой лишь отвратительного вида будничную поверхность, а в глубине идут очень сложные, очень путаные процессы, которые лишь набухают, время от времени, у всех на глазах.

Роковое нападение на Ватутина, и странный случай с Черняховским, и встреча двух священников-лекарей на холодном поле в сорок первом году, и тот загадочный немецкий офицер с веточкой на дороге у «Катюш», и убийство на Днепре пожилого немца Павлом, а несчастного гауптмана – его разведчиками, и их страшная смерть потом, и штрафрота, и парнишечка, который так мечтал о маминых пирогах, и Белов с его двумя «эф» и больным сыном, и наездник-подросток, живущий теперь за своего отца и потому твердо решивший стать ветеринаром после войны, и палатки вдоль моря у сожженного рыбацкого поселка, и девочка со своим трогательным котенком, и вот эти евреи в подвале, и упрямец-барон, и кривой литовец, и его сын-подпольщик или разведчик – все это и есть война, ее явное и ее тайное. Это ее выразительная, жуткая красота и чудовищное, отвратительное уродство!

Может быть, не все это понимают, подумал Павел, и он сам не понимает, и те его двадцать друзей, что остались лежать на Самоховой мельнице, тоже не понимали? А вот капитан понимает, и литовец понимает, и, наверное, тот упрямый барон и старый еврей-стоматолог тоже понимали.

И еще Павел вдруг очень ни к месту вспомнил тогда, что когда-то, за два года до войны, Маша с горячим возмущением показала ему секретный документ из их приказа по кадрам, в котором говорилось о дегенеративных свойствах людей, которых нельзя брать на службу в органы безопасности. Он даже запомнил его номер – 00310, «совершенно секретно». Маша не имела права выносить его, но почему-то вынесла и показала Павлу. Она была очень растеряна и хотела, чтобы Павел успокоил ее, объяснил что-то. Но он и сам растерялся. Там говорилось о заиках, о сутулых, о горбатых, о людях с «лошадиными зубами», о косоглазых, нервных тиках, дефектах речи наподобие картавости или шепелявости, родимых пятнах и прочем. А среди этого прочего было и такое: «Особое внимание обращать на национальное происхождение кандидата». Дальше говорилось (под седьмым пунктом из восьми) о том, что национальность

еврей тоже один из «признаков дегенерации» и следует копаться в родне до пятого колена, чтобы евреи не попали на службу. Другие национальности могут, а евреи ни в коем случае! Это подписал еще в декабре тридцать восьмого года народный комиссар НКВД СССР Лаврентий Берия и назвал инструкцией с «рекомендательным значением».

А как же тот барон и старый еврей, смотревшие друг на друга прощальными, всё понимающими глазами перед немецкими «сверхчеловеками», которых та инструкция никогда бы не коснулась? Это ведь всё тоже война! Только она началась много раньше пушек и бомбежек. Это и есть ее тайные приводные ремни, ее чудовищное уродство, ее предательство, цена ничтожества, которая входит в общую цену победы. Может быть это имел в виду капитан с родинкой на виске? Тогда кто он такой сам, он, предавший двадцать своих же разведчиков?

…Павел стал спускаться вниз, сделав первые два осторожных шага. Он слепо повел рукой по стене и нащупал такой же выключатель, как в спальне. Под низким потолком вспыхнул неяркий, желтоватый свет. На деревянном топчане с тонким матрацем (а таких лож тут было не меньше десяти) ничком лежал Альфред Адлер. Он испуганно приподнял голову, но его глаза очень быстро вспыхнули возмущением.

– Ich bin ein deutscher Proletarier…, Sozialist, Hitler kaputt! Почему я есть здесь? – вскрикнул он с горечью и тут же вскочил на ноги.

Павел опустил взгляд и уставился на его ладные сапоги. Немец проследил за глазами русского и тоже, несколько растерянно, посмотрел на свои сапоги, потом внимательно оглядел разбитые ботинки Павла.