Тихий солдат

– Да их ошмонали уже…, охрана-то вон она! – ворчал с тревогой в голосе младший сержант.

– Умеючи надо! – загадочно бросил назад Павел и резким движением ухватил высокого немца за кисть левой руки.

Капитан выглянул из кабины и тут же распахнул дверь.

– Куда! Назад! – крикнул он возбужденно.

– Да я мигом, товарищ капитан… – без страха ответил ему Павел и вывернул руку обескураженного, побледневшего немца внутренней стороной кисти кверху.

– Видал? – с усмешкой сказал Павел, обращаясь к младшему сержанту.

– Чего? – недовольно пробурчал младший сержант.

– Чего, чего! – издевательски передразнил Павел, – Загар видишь? Тут часы были. Где они?

– Охрана забрала…

– А мы сейчас проверим, земеля!

Павел грубо потянул на себя немца за руку и, зло щурясь, не разжимая зубов, прорычал:

– Рукав кителя закатай!

Немец дернулся в сторону, попытался зайти за спину пожилого офицера с оборванным погоном гауптмана, но Павел держал его крепко.

– Закати рукав, сволочь! – рявкнул еще раз Павел и сам стал быстро поднимать рукав кверху.

Образовалась испуганная, возмущенная толпа вокруг них, быстрым шагом приблизился ефрейтор из охраны:

– Чего тут такое! Отставить!

– Погоди, – услышал ефрейтор за спиной, обернулся и с испугом посмотрел на капитана, вышедшего из машины, – СМЕРШ. Понял?

– Так точно, товарищ капитан, – ефрейтор порозовел.

Капитан смеющимися глазами наблюдал за тем, как Павел энергично помогает немцу поднять выше рукав по длинной, худой руке.

Вдруг Тарасов самодовольно рассмеялся, словно сделал важное открытие, к которому и стремился. Капитан с любопытством подался вперед. Немец нервно дернулся, но Павел железной хваткой своих сильных пальцев держал его за тонкое, точно девичье, предплечье. Высоко на руке с вытянутой, слабой мышцей были застегнуты на толстом, кожаном, коричневого цвета ремешке золотые наручные часы. Павел быстрым, ловким движением расстегнул крохотную пряжечку и брезгливо оттолкнул от себя немца, в глазах которого хрустальными каплями стояли слезы.

Жгучая обида за унижение и ненависть, очень похожие на то, что Павел уже видел один раз в глазах молодого солдата, когда отнимал ранец с пистолетами и кастет, вновь горячо опалили его. Реакция Альфреда Адлера в подвале была все же не такой. И там была обида, и там было унижение, но истинной, волчьей ненависти не было. Солдат понимал солдата. А тут – будто открытая кровоточащая рана, бессилие, беспомощность перед наглым противником, перед варваром-победителем! Изнасилование на глазах у всех!

Немецкий майор был унижен уже тогда, когда прятал часы на предплечье, но он сделал это втайне от своих, а теперь все увидели и то, что он, оказывается, мелочная душонка (Германия гибнет, а он, офицер, прячет часики!) и то, что другая «мелочная душонка» оказалась хитрее и проворнее его. В этот момент он и понял окончательно, что война проиграна безвозвратно – его личная, его персональная война завершена в то самое мгновение, когда русский солдат обнажил его руку и с самодовольной усмешкой сорвал часы. Вот это уже истинная капитуляция, и даже, если тот большой и важный документ не будет подписан, он уже принял ее в виде унизительного насилия.

Все в нем кричало и рвалось из серых глаз, отражаясь в злых слезах: солдат не в праве так поступать с солдатом! Он уже не помнил, как поступали с побежденными его собственные солдаты. Но они же Великая Германия, а не грязная, жалкая варварская Россия! Господь не мог всем дать одни и те же права!

А Павел, тем временем, с благодарностью вспоминал науку личного досмотра, которую ему когда-то преподали Пантелеймонов и Рукавишников. Но тогда никто не обижался на обыск, потому что одна лишь эта обида могла стоить обидчивому карьеры, а, может быть, даже и жизни. Потом, то не было трофеями. На войне же трофеи – овеществленное доказательство победы. Другого доказательства для солдата не бывает, рассуждал Павел.

– Ну, вот, – усмехнулся он, вертя в руках часы и поднося их к уху, – А говоришь «мамка не велит», больно, мол! Тут дело в скорости. Конфисковано, брат фриц!

Павел посмотрел искоса на все еще розового охранника и с металлическими нотками в голосе прикрикнул:

– Ну, чего пялишься! Обыскивать не умеете. Я вон только посмотрел на этого, сразу понял, прячет он чего-то. Слишком уж рожа у него гордая, чтобы все сразу отдать. И эти к нему жмутся…, значит, вроде, он в авторитете. Веди их дальше-то!

– А часы…, – начал было охранник, но Павел решительно прервал его:

– Чего? Считай, получил урок! А часы – трофей…и плата за тот урок. Даром, что ли вам всё?

Охранник сплюнул себе под ноги, обернулся к зароптавшим немцам и заорал, уже окончательно разрумянившись:

– Ну, чего встали, черти! Вперед! Форвардс…, мать вашу, бога в душу,…фашистское отродье!

Немцы затянули высокого майора в центр небольшой офицерской группы и что-то заговорили ободряющее. Он с ненавистью косился на Павла и выплевывал какие-то обидные слова.

– Иди, иди, гад! – ожесточенно ответил Тарасов, – Пограбили Россию! А часы отнимут, так как будто конец света!