Тихий солдат

Однако Альфред унял внутренний протестный голос, тем более, неожиданно появилась возможность присмотреть для себя лично что-нибудь в Восточной Европе. Там вообще было плохо с механическими мастерскими, то есть если они и присутствовали в каком-то виде, то были всегда неопрятными, устаревшими, а работники в них ленивыми и хитрыми. Альфреду в сорок первом и даже еще в сорок втором году все чаще приходило в голову, что свежая вывеска где-нибудь в Киеве или в Одессе «Механические мастерские «Адлер и сын», выглядела бы очень неплохо. Но нацисты зарвались, и пришлось вспомнить, что он рабочий, что в прошлом даже социалист, а в русском языке есть масса забавных сравнений и грубых веселых слов, которые вполне могли бы сблизить две воюющие нации – на классовом уровне.

…Капитан с нежной родинкой на виске погрозил конвойному кулаком:

– Слышь, боец! Прими арестованного… Как тебя там, фриц? – капитан дьявольски зло уставился на немца.

Глаза его сверкнули холодной, как сталь, ненавистью. Вот уж он точно был из ночного кошмара, с ужасом подумал немец и чуть было не перекрестился, хотя никогда не считал себя истинным христианином. Церковь он, разумеется, когда-то посещал, но лишь как дань или даже жертва традиции.

Он опять переступил с ноги на ногу, шаркнул тяжеленными башмаками и неловко козырнул – его рука с двумя дрожащими пальцами взлетела ко лбу:

– Капрал Альфред Адлер.

– Капрал, значит…, как ваш фюрер? – капитан вдруг совершенно неожиданно добродушно рассмеялся и, уже исчезая в кабине, закончил опять твердо, резко сдав настроение назад, – Иди к своим, капрал Альфред Адлер. Авось выживешь…там…

Машину качнуло, натужно взвыл двигатель. Альфред и помятый, растерянный солдат охраны смотрели вслед быстро удаляющимся полуторке и бежевого вездеходика.

Павел вытянул шею и в последний раз посмотрел на немца. Тот вдруг задорно усмехнулся, комично приподнял правую ногу и весело постучал рукой по огромному башмаку, а потом резко вскинул кверху крепко сжатый кулак. Павел быстро лег на спину и, смешно задрав свою ногу с узким сапогом, помахал ступней, будто флагом. Потом приподнялся, громко рассмеялся и прощально махнул рукой. Солдаты на борту грузовичка с изумлением переглянулись.

Альфреда не удивило то, что сделал с ним Павел – сначала отнял машину и его самого у сухого, высокомерного барона (которого он сам на дух не переносил, даже больше, чем тупых нацистов), а потом и у него снял сапоги. Адлер помнил, что всегда нужны жертвы, но вот только к пониманию их, применительно к самому себе, а не в общих чертах, нужно было еще привыкнуть. Павел не дал ему привыкнуть, а сразу востребовал свою жертву. Это и было обидно, потому что очень внове. Но впереди еще многое удивит и расстроит, думал Альфред, поэтому следует считать экспроприацию сапог как раз тем самым постепенным привыканием, которое, в конечном счете, сгладит впечатление от куда более огорчающих жертв. Это как не печалится о сапоге, если дальше вполне могут потребовать ногу. Именно потому Адлер, прощаясь издалека с Павлом, показал ему на свой ботинок и поднял кверху кулак: в знак благодарности за первый преподанный урок жертвоприношения. Во всяком случае, первый – в этих местах, рядом с русскими!

Машина скрылась из вида, жизнь для Адлера потекла дальше – в привычной ко всему серой солдатской массе, гудящей на его родном, понятном языке.

…Движение дальше стало совсем затруднительным – колонны немцев были уже гуще, транспорт, идущий им навстречу, еле полз. Охрана колонн материлась, кто-то даже несколько раз ударил прикладом в борт полуторки. Капитан мрачно сидел в кабине, видимо, страдая от медлительности движения, а, возможно, и от головной боли после вчерашней выпивки. Под глазами у него выделились темные мешочки, глаза потускнели, он болезненно морщился.

Павел теперь окончательно решил, что ему необходимо вырваться из рук капитана и его людей; даже мысль, что в таком случае он упустит возможность отомстить этому человеку за смерть двадцати разведчиков, уже не казалось ему достаточным основанием, чтобы ехать в этой машине дальше. Он был убежден, что по приезде в штаб фронта капитан распорядиться его жизнью также легко, как он это сделал с жизнями тех людей под Ровно. Пока он не узнал его, но сразу все поймет, как только запросит в штабе полка послужной список старшего сержанта Павла Ивановича Тарасова, и вот тогда непременно вспомнит, где они виделись и при каких обстоятельствах. Он нипочем не захочет отпускать его живым, единственного свидетеля предательства.

Павел лихорадочно думал, что предпринять. Глубоко скрытой в нем крестьянской хитростью, которую принято называть мужицкой смекалкой, пусть и чаще всего наивной, но в то же время действенной, он решил, что самый верный путь – это подкуп.

Случай представился на удивление быстро. Его уже не стерегли так, как до скандала с Альфредом, безразлично теперь наблюдая, как он, прижимаясь к борту машины, о чем-то напряженно думал.