Тимур. Тамерлан

Когда он вышел, то увидел неподалёку огромный котёл, в котором варился плов, и содрогнулся, вообразив, что недавно, быть может, именно в этом котле сварили заживо молодую, прекрасную девушку. Сварили только за то, что она не хотела быть вещью, рабыней, нелюбящей любовницей дона Гонсалеса. Слёзы отчаяния брызнули из глаз испанца. Печень откликнулась на боль души своей острой болью, скрутила дона Гонсалеса, да так, что тот вынужден был опереться о копьё одного из стражников, стоящих у входа в шатёр. Стражник с сочувствием взирал на горе и боль иноземца.

Он не помнил, сколько так простоял. Потом появился Мухаммед Аль-Кааги и ещё какие-то люди, которые подвели к дону Гонсалесу некую весьма привлекательного вида женщину, и Мухаммед сказал:

— Дон Гонсалес, великого сеньора тронула ваша печаль о погубленной наложнице, и он решил оказать вам величайшую милость — он дарит вам одну из своих личных наложниц, Диту. Она фракийка, была захвачена великим сеньором вместе с другими наложницами султана Баязета во время великого похода на Рум.

«Теперь у меня две податливые наложницы вместо одной недотроги. Вот дон Гомес обзавидуется!» — думал дон Гонсалес, понуро возвращаясь в Баги-Нау, где его соплеменники готовы были к переезду. Он с радостью уступил бы и красавицу фракийку, и хорошенькую афганку за один лишь поцелуй Нукниславы. Да нет, просто за то, чтобы она была жива. Но, увы, такой обмен не мог уже состояться ни при каких условиях.

Глава 25

Дыхание Чингисхана

В тот день к вечеру с северо-востока стал дуть ветерок, на который поначалу никто не обратил никакого внимания. Обосновавшись в орде, Тамерлан устроил пир, но не такой перепойный, как предыдущий. Здесь не было обязательных тостов и каждый имел право пить ровно столько, сколько мог и хотел.

Орда обустраивалась, и в течение нескольких дней вокруг царских шатров выросло около двадцати тысяч других. Здесь и впрямь получались улицы и целые кварталы, причём кварталы мясников и банщиков, оружейников и кузнецов, ковалей и седельщиков, всюду каждый занимался своим делом, приноравливая, снаряжая, готовя великую орду к будущему походу. Воинский стан собирался. Все уже давно знали, куда нацелена длинная воля Тамерлана, но говорить об этом было не принято, поскольку сам великий военачальник её ещё не объявил, а ведь он мог вдруг взять и переменить решение — идти не на Китай, а в Европу или снова на Русь, как девять лет назад, когда он не дошёл до Машкава[134].

Ветерок продолжал дуть и мало-помалу крепчать. Теперь уже о нём говорили, его замечали, ему радовались и им были недовольны. Он колыхал края шатров и знамён, играл с ароматными дымами, пахнущими пловом, бараниной, кониной, трепыхался в гривах коней и в султанчиках шлемов.

Нет, не зря томились четыреста китайцев, прибывших вместе с послами, в большом самаркандском зиндане на Афрасиабе[135] около Шахи-Зинды. На Китай пойдёт орда, на Китай! Куда ж ещё, как не на Китай! Другого направления нет. По пути Чингисхана, которым он некогда пришёл в Мавераннахр. Навстречу этому ветерку, который дул оттуда, из улуса Угэдэя[136]. Вот и послы угэдэйские прибыли в Самарканд. Тамерлан устроил им особый приём и долго-долго сидел с ними трезвый, расспрашивая, много ли имеется в улусе припасов для того, чтобы прокормить орду его, если вдруг она надумает явиться.

Одеты послы угэдэйские были бедно, меха на кафтанах у них были потёртые, сапоги дырявые, но Тамерлан принимал их с огромными почестями, повёл в один из лучших своих самаркандских дворцов, примыкающий к гробнице матери биби-ханым, там и совет с ними держал. В подарок привезли угэдэйцы невыделанных куниц и соболей, а также живых белых лисиц и соколов, а получили они от Тамерлана многое множество серебряных денег и всяких других подарков. Просили послы, чтобы Тамерлан дал им в правители одного из внуков Тохтамыша, а Тамерлан сказал им, что своего внука даст, если только помогут они ему совершить его длинную волю и приготовят склады с продовольствием от озера Зайсан до Каракорума.

Великое пиршество устроено было в честь послов угэдэйских, и, пробыв в орде под Самаркандом неделю, они уехали сытые, пьяные, обласканные, одарённые, довольные.

А ветерок всё дул и дул с северо-востока, всё сильнее и сильнее, и уже не ветерок это был, а ветер, крепкий, упругий, пыльный и холодный.

Однажды, сидя на открытой террасе сада Дилгуш, Тамерлан играл в шахматы со старым сеидом Ласифом аль-Хакком. Игралось ему легко и весело, и, проведя пять партий подряд, он три выиграл, а две свёл к ничьей. Ветер шевелил и трепал длинные плетёные кисти, свисающие с навеса, ворошил седые пряди волос сеида и то и дело приносил откуда-нибудь из глубин сада пожелтевший листок.