Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Именно скотоводы-кочевники содействовали тому внушающему ужас возмутителю в том, чтобы он господствовал над миром, услышал однажды в Фесе Ибн Хальдун от Абу Али Бадиса. Кочевой образ жизни скрывал те силы, влияние которых он пытался обосновать в теории во «Ввведении» в историческую науку, написанном в 1377 году, значит, около шестнадцати лет после беседы в караван-мечети. Между обеими датами лежат годы политической и дипломатической деятельности и эффективных исследований исламской истории; свой большой исторический труд он завершил вчерне127. Его теория, следовательно, результат очень долгого духовного процесса, в котором он учился понимать эпохальные события как результат совпадения нескольких, смотря по обстоятельствам, только для себя исследованных компонентов. Грубой силы варварской клановой солидарности недостаточно, чтобы вызвать свержение данных условий господства; они, скорее, достигли определенного уровня закостенелости. Восторг, который может вызвать религиозное послание в общностях, объединенных клановой солидарностью, — еще один фактор, который нужно учитывать. Как силы, освобожденные чувством солидарности, имеют историческое значение длительное время только в соединении с представлениями о порядке, обоснованными с точки зрения религии, так и набожный энтузиазм без совместных действий с теми силами может привести только к мимолетным результатам128. Так представляется сторона истории, непосредственно доступная чувственному восприятию и разуму.

За этим скрывается действительность, которая иногда стихийно открывается святому, духовидцу, но которая может быть раскрыта и при помощи магических манипуляций. Ибн Хальдун ни в коем случае не отрицает наличие такой действительности. Что он отрицает, так это утверждение современного суфизма дервишей, что можно стать ясновидящим, не соблюдая законов шариата. Это самомнение, а не ясновидение само по себе и космологический порядок, скрытый под поверхностью явлений, доступных чувствам, отвергает он в своих сочинениях, направленных против суфизма дервишей. И во «Введении» Ибн Хальдун пишет, что в суфизме с некоторого времени принято разбирать учение о единственности бытия и о том, что святым присуща божественная сущность. Так как в Северной Африке ожидаемый человек, который будет олицетворять самое совершенное воплощение божественного, называется именем «Фатими», заимствованным из шиитской эсхатологии, то Ибн Хальдун предполагает сильное влияние сторонников партии Али на тогдашних суфиев129. В тринадцатом и четырнадцатом столетиях были действительно отдельные люди, которые воспользовались ожиданием того спасителя и объявили себя «Фатими», соответственно, и последним правителем. Они все, как замечает Ибн Хальдун, должны были потерпеть неудачу, так как у них не было поддержки сильного солидного общества. К тому же ни при наследниках Фатимы, дочери Пророка, ни при Курейшитах вообще не было заметно чувства солидарности; другие народы теперь одухотворены таким ощущением130. Уже в 1377 году Ибн Хальдун, видимо, имел в виду тюрков, так как он изложил это Тимуру двадцать четыре года спустя. В этой связи следует вспомнить также о распространенном в исламской историографии представлении, что Чингисхан был не только завоевателем, но и законодателем.

Если хочешь понять ход истории, восхождение могущественных династий, нужно связать предсказания будущих событий, возмутителя на северо-востоке, о котором было извещено союзом Юпитера и Сатурна в десятом знаке зодиака, с другими, доступными пониманию данностями; только из обобщения таких компонентов вытекает возможность понимания, которое в этом случае рассматривает также и знаки из области сокровенного. Каким бы путем ни передавалось-представление о событиях космоса, сокрытых от органов чувств — будь то творение Бога или дополнение его существования — это представление содержит неоценимую познавательную ценность. Во «Введении» Ибн Хальдун описывает некоторые методы, которые — наряду с непроизвольными видениями и снами — могут дать человеку такое представление.