Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Неизвестно, знал ли Тимур старое сказание, что Самарканд считается отправной точкой смелых завоевательных походов в Китай и Тибет: один йеменский правитель приходит со своим войском из Ирака в страну Согдиану, штурмом захватывает ее столицу, сравнивает ее с землей, убивает жителей, как скот на бойне, продвигается дальше в Китай, где он и его воины умерли от жажды; его внук, в поисках пропавших без вести, велит на месте развалин построить Самарканд, великолепнее, чем он был до этого46. Эта фантастическая история — отблеск событий первых арабских набегов в Центральную Азию, с которыми также связано имя Кутама аль-Аббаса. Она происходит, как и подобные сказания, относящиеся к другим областям исламского мира, из среднего и позднего периода правления Омейядов, когда йеменские арабы все больше и больше стали чувствовать себя обойденными в политическом и военном отношении. Они создали себе своих героических борцов за веру и перенесли их дела далеко назад до появления североарабского пророка Мухаммеда; но прежде всего они объявляли те войны как борьбу за создание единого, охватывающего весь известный мир исламского порядка, который нужно было завоевывать мечом и беспощадным истреблением неверных, пленением и переселением побежденных. В двурогом Александре, который превращается в того йеменского правителя, сказочные йеменские борцы за веру находят свое впечатляющее воплощение47: это он, о котором Бог говорит в Коране (сура 18, 84): «Мы дали ему власть на земле и показали ему доступ ко всему». На персидском языке сначала Фирдоуси в «Шахнаме» воспел того Александра, который по желанию Бога и его решению владел миром; в двенадцатом столетии Низами Гянджеви (ум. 1209) подхватил этот материал и создал богатый мыслями эпос, который быстро завоевал прочное место в образовании средневекового Ирана48.

Апокрифическим словом Пророка начинаются заметки Насир-ад-дина Умара о военном походе в Индию: «Сердца владык — это сокровищницы Бога на земле». Они охватывают скрытое от остальных людей, все пронизывающее божественное желание; они «форпосты тайн сокровенного, отражающий мир бокал вина!»49. И «когда перо божественной воли начинает двигаться, чтобы великое дело, схватывающее совокупность (мира), осуществилось, то оно является блестящему разуму Александра времени, Фариду-на50 века, так что он берет его с боем»51. Идея о правителе, который владеет миром, появляется здесь включенной в совокупность идей о единственности бытия, как это, например, изложено Али Ашиком52; это воззрение придает Александру из Корана, получившему доступ «ко всему», силу убеждения, которая, должно быть, у него отсутствовала, пока существующий, доступный нашим чувствам мир был открыт исключительно не подлежащему вычислению решению Бога53.

Этот Тимур, «господин счастливых обстоятельств», «наделен, подобно Александру, властью»; это объясняет Насир-ад-дин Умар в ссылке на суру 18, 84 54. Он второй Александр, Александр этой эпохи55. Таков его джихад, которым он хвастается перед Баязидом — не только старательное упражнение обязанности веры, которая хотя возлагается не на всех мусульман, но все же по мере надобности на достаточное количество из них. Он скорее истинное действие, в котором может стать очевидным, что Тимур осуществляет непосредственное веление Бога, звезды — счастливые обстоятельства — раскрыли это в гороскопе, но если они отказываются от битвы, время которой он считает благоприятным, то он с этим не считается: само божье слово, привлеченное как предзнаменование, нужно изложить так, чтобы оно подтвердило решение завоевателя мира. Он владеет миром и победа над Дели тому доказательство! Так, во всяком случае, мы должны понимать Насир-ад-дина Умара. Убийство пленных индийцев в этом свете становится справедливым мероприятием, и то, что эта битва у Дели стоила больше человеческих жизней, чем бойня под Исфаханом или Систаном, можно констатировать без признаков потрясения. Наоборот, в этом проявляется совершенное веление Бога, и это обстоятельство можно выразить в формулировке: «Из-за множества раненых и убитых поле битвы было похоже на горы и холмы, и головы строптивых превратились под клюшками для поло и ногами лошадей в крутящиеся мячи...»56 Безвольный мяч, который гоняют клюшкой для поло через игровое поле по усмотрению любимого, это в пятнадцатом веке становится обычной картиной господства, которым человек обязан Богу или правителю, щедро одаренному им; это картина ничтожности любовника перед всемогуществом любимого57, воспринимаемых чувствами явлений перед единственным, единым Богом.