Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Аль-Иджи оставил это в своей попытке оживления рациональной теологии при достигнутом ашаритами строгом отделении от творческого и созданного бытия. Иначе действовал Ибн аль-Араби; он снова наполнил истонченное до формального понятия бытие, которое охватывало обе области, содержанием, тем, что он хотел, как это уже отмечалось раньше, понимать под ним вечное существование Бога, которое начинает существовать в необозримом многообразии созданного мира. Только в индивидуальном, в отдельном существе, проявляется и постигается нами единственность бытия. Даже сами способы, которыми раскрывалось одно бытие и той самой личности в определенное время, всегда различны. В личности кади Бурхан-ад-дина проявляется сущность Мухаммеда, Иисуса, Моисея и других пророков попеременно и в особых обстоятельствах22. То, что можно знать, по своей сути различно, так же как и различны ощущения, из переработки которых проистекло знание, и именно не из-за различного вида ощущений, а из-за ощущаемых вещей. «Бог превратил в существо23 того, кто воспринимает своими органами восприятия24 окружающую среду»25. Человек, следовательно, тоже по учению о единственности бытия в зависимости от обстоятельств индивидуальное существо, и как одиночка через свои чувства и свой разум он завязывает отношения с другими формами бытия. Но это одно существо — и в этом гениальность двусмысленного образа действий. Ибн аль-Араби является одновременно существом вообще: индивидуальность и единственность Вселенной совпадают!

Учение о единственности бытия скрывало в себе, как уже подчеркивалось в другом месте 26, грубый вызов исламу шариата. Если любой, как всегда, развитой индивид является проявлением единого существования и носит в себе право на свои действия, вопрос об обязывающем характере закона, правильное проявление которого контролируется специалистами, обращен в пустоту27. Вместо этого умозрение о назначении индивида внутри космического хода вещей, в котором складывается существование от вечности к вечности, приобретает большое значение. Пророческий взгляд на это событие, а также на его рациональное, позволяющее предвидеть толкование методами астрологии и других видов искусства предсказания, образует свод над шариатом как традиционное основание управления жизнью. Как «господин счастливых обстоятельств», а не как набожный застенчивый исполнитель шариата предстает Тимур перед своими мусульманскими современниками; как «господин счастливых обстоятельств» он тоже включен в ход истории28 и распоряжается земной жизнью — человек, возвысившийся над себе подобными, неповторимость которого все больше воспринималась его ближайшим окружением как утомительная и мучительная — очевидно, в той мере, в какой он сам был убежден в этой исключительности. И все же его поступки оправдываются как раз не его личностью, не заложенными в ней способностями и не историческими обстоятельствами, в которых он должен ориентироваться, а вовлечением «господина счастливых обстоятельств» в более высокую, сверхиндивидуальную связь. Не человек Тимур сам по себе повелевает странами и народами, а та власть, загадочная и запутанная поверхность которой образует мир сокровенного и подлинный порядок которой может быть увиден в области сокровенного. Итак, здесь тоже такое чуждое нам слияние друг с другом индивидуальности и вселенской единственности!

«Господин счастливых обстоятельств» не только один из многих династий мира, хотя и вышедший далеко за рамки посредственности; он скорее изглаживает из памяти всю предыдущую власть и основывает ее заново. После его появления по праву есть только еще властители, которых он узаконил. Но он сам, его род, не узаконен людьми; его предок засвидетельствован необычным образом. Рашид-ад-дин, летописец поздних ильханов, видит в Чингисхане первого «господина счастливых обстоятельств», а его род начинается с девственницы Алан Кувы. Она забеременела сверхъестественным образом старейшим предком завоевателя мира, избранного миром; родившись от чистого воздуха, Чингисхан объединяет человечество, создает его новый всеобъемлющий порядок подобно тому, как когда-то пророк Мухаммед. Тимур перенимает эти представления, но, как мы уже знаем, продвигает на передний план связь с основателем ислама так открыто, как еще не отваживались это сделать ильханы позднего периода: свет сыновей Али, внуков Мухаммеда, входит в Алан Куву.

Как «господин счастливых обстоятельств» и одновременно человек, которого легендарная история его предков удостоверяет могущественным поверенным Чингисидов29, Тимур одновременно работает по ту сторону существующих политических условий, по другую сторону поведения «диадохов», над великим делом реставрации мирового господства Чингисидов. Европейскому современнику, который, очевидно, ничего не знает обо всем этом, он дает образ борца, который по собственному закону управляет миром.