"Я была какъ на иголкахъ въ продолженіе этого разговора. Я давно привыкла въ батюшкинымъ рѣзкостямъ, но понимала, что онѣ должны были глубоко уязвлять такого самолюбиваго, и увѣреннаго въ себѣ человѣка, какъ Кирилинъ. Я страдала и за него, и за батюшку, который казался мнѣ неправымъ. Я такъ любила, такъ высоко чтила моего отца; я пламенно желала, чтобы всѣ, всякое живущее около него существо, исполнены были къ нему тѣхъ же чувствъ привязанности и уваженія. И до тѣхъ поръ мнѣ еще ни разу не случалось усомниться въ этомъ; я видѣла во всемъ, безъ исключенія, окружавшемъ его. лишь безусловную, сознательную ему покорность и безграничную вѣру въ его разумъ и рыцарскій характеръ. Нерасположеніе къ нему Кирилина, замѣченное мною на первыхъ порахъ, удивило меня настолько же, насколько я огорчило. Я приписывала его не совсѣмъ хорошимъ свойствамъ этого молодаго человѣка, еще болѣе дурному обществу, въ которомъ онъ жилъ въ столицахъ, и долгой отвычкѣ отъ порядковъ дома, взлелѣявшаго его дѣтство. Поживя здѣсь, онъ лучше оцѣнитъ батюшку, думала я, и поэтому всей душой обрадовалась, когда недавно образъ дѣйствій моего отца вырвалъ, такъ-сказать, у Кирилина искренній отзывъ одобренія, хотя и выраженный страннымъ языкомъ. Зачѣмъ же, говорила я себѣ теперь, зачѣмъ же батюшка какъ будто нарочно старается стереть это хорошее впечатлѣніе и раздражаетъ его противъ себя, затрогивая за самыя чувствительныя его струны? Вѣдь онъ любитъ его, любитъ въ память отца Кирилина, стараго своего боеваго товарища, человѣка, который былъ такъ ему преданъ, въ память брата Васи, о которомъ до сихъ поръ болитъ его сердце. Во время отсутствія этого Андрюши не одинъ разъ заботила батюшку его судьба, не мало было о немъ переговоровъ съ Настасьей Савельевной. Если онъ теперь здѣсь, а не перестрѣливается съ Черкесами на Кавказѣ,какъ говорилъ онъ Саррѣ, то это не благодаря-ли тѣмъ письмамъ, которыхъ, мѣсяца три тому назадъ, такъ много отправилъ батюшка въ Петербургъ, онъ, говорившій всегда, что съ Петербургомъ прекратилъ давно всякія сношенія? Зачѣмъ же теперь оскорбляетъ онъ Кирилина, надменно отказываясь вступить съ нимъ въ серьезный споръ, говоря ему, что всѣ его мнѣнія почитаетъ ребячествомъ и вздоромъ? Конечно, мнѣнія Кирилина кажутся довольно шаткими и даже не совсѣмъ справедливыми, но нельзя не признать, что источникъ ихъ великодушенъ: онъ стоитъ за "страждущее человѣчество", за "слабыхъ, приниженныхъ, угнетенныхъ", Заслуживаютъ-ли такія благородныя побужденія такого пренебреженія?… Я забыла въ эту минуту, что приниженные и угнетенные постоянно находили себѣ въ отцѣ моемъ защитника самаго горячаго и настойчиваго, что онъ могъ почитать себя въ правѣ думать, что его всегда дѣятельное и щедрое участіе было во всякомъ случаѣ существеннѣе и полезнѣе страждущему человѣчеству, чѣмъ слова, одни слова недоучившагося студента. Но въ молодости, Владиміръ, такъ обаятельны, такъ неотразимы иныя слова!…
"- Что скажете, Иванъ Ивановичъ? спрашивалъ между тѣмъ батюшка подошедшаго въ нему управителя… Иванъ Ивановичъ Фрейманъ, обрусѣвшій Нѣмецъ, молодой человѣкъ съ выразительнымъ и озабоченнымъ лицомъ, доложилъ, что господинъ Грайворонскій пожалуютъ въ Рай-Воздвиженское къ обѣду; нарочный отъ
"- Ну, конечно, магнатъ! сказалъ на это батюшка, засмѣявшись своимъ короткимъ смѣхомъ. — Больше ничего?
Иванъ Ивановичъ переминался съ видимымъ смущеніемъ.
"- Что случилось? говорите!
"- На конюшнѣ у насъ не ладно, ваше превосходительство. Лошадь одна ногу сломала.
"- Которая?
"- Красавка, чуть слышно произнесъ управитель.
"Я вскрикнула…
"- Такъ! воскликнулъ въ свою очередь батюшка, гнѣвно ударяя себя рукой по колѣну. — Какъ случилось?
"- Все черезъ того же разбойника Геннадія, отвѣчалъ съ сердцемъ управитель. — Я уже докладывалъ вашему превосходительству: это звѣрь какой-то, а не человѣкъ. Съ нимъ надо строго поступить.
"И взволнованнымъ голосомъ Фрейманъ разсказалъ, что, получивъ отъ батюшки приказаніе относительно послѣобѣденной прогулки, онъ призвалъ старшаго конюха Акима, такъ какъ берейторъ уѣхалъ въ городъ, и поручилъ ему погонять Красавку на кордѣ съ полчаса; самъ же поѣхалъ въ поле. Акимъ отправился въ конюшню исполнить порученіе, но тамъ былъ товарищъ его Геннадій, въ отдѣленіи котораго стояла Красавка, и потому онъ почелъ для себя обиднымъ отдать ее въ руки другаго. У нихъ завязался споръ, кончившійся тѣмъ, что Геннадій сшибъ Акима кулакомъ съ ногъ, а самъ взнуздалъ поскорѣе Красавку и вывелъ ее на площадку. Молодая, нѣжная лошадь, испуганная всѣмъ этимъ кривомъ, выведенная изъ темноты прямо на солнечный свѣтъ, заартачилась и взвилась на заднихъ ногахъ.