Типы прошлого

"Я думала о Кирилинѣ каждый день, и забота о немъ вытѣсняла у меня мало-по-малу всякую иную мысль. Я ни о чемъ не разспрашивала, но чутко прислушивалась ко всему, что могло имѣть хотя бы далекое отношеніе въ нему. Я знала, что Настасья Савельевна не видалась съ сыномъ со времени его отъѣзда, что она не выѣзжала изъ Рай-Воздвиженскаго, болѣла и не выходила отъ себя. Грайворонскій давалъ пиръ проѣзжему флигель-адъютанту; мы, разумѣется, не поѣхалви, но Катя отпросилась у меня по этому случаю сходить въ Новоселки и, вернувшись вечеромъ, цѣлый часъ разсказывала мнѣ про всякія великолѣпія этого праздника. Между прочимъ, я узнала отъ нея, что оркестръ игралъ тамъ въ продолженіе всего обѣда, подъ управленіемъ "Андрея Харламовича", но что когда вечеромъ онъ былъ призванъ снова для танцевъ, то "Андрей Харламовичъ" отказался дирижировать и ушелъ къ себѣ. Извѣстіе это меня встревожило: я предвидѣла, — и не даромъ, — что самолюбіе Кирилина не долго уживется съ такою неделикатною, грубою, въ сущности, натурой, какою мнѣ всегда представлялся этотъ сладкій пустынникъ.

"Да и съ кѣмъ уживется онъ, и что будетъ съ нимъ потомъ?" спрашивала я себя, и болѣзненно отзывались во мнѣ эти вопросы. "О, еслибъ я была на мѣстѣ его матери", думала я, "я бы умѣла найти тѣ проникающія, миротворныя слова, которыя, какъ чистый елей, по чудному выраженію Пушкина, пролились бы на его душевныя раны. А что умѣла она сказать ему, эта жалкая женищна?.." Въ дѣтствѣ, бывало, онъ смирялся отъ одного моего слова, отъ взгляда. Онъ правъ былъ, когда говорилъ мнѣ недавно, что и тогда я была всевластна надъ нимъ. Помню, разъ, — мнѣ было тогда 12 лѣтъ, а

ему

15,- за урокомъ математики, учитель, раздосадованный его невниманіемъ, — Кирилинъ былъ въ математикѣ очень плохъ, — разсердился до того, что ударилъ его линейкой по рукѣ. Какъ у звѣря лѣснаго засверкали глаза у мальчика; онъ вскочилъ, схватилъ со стола грифельную доску и замахнулся ею на учителя. "Андрюша!" успѣла я только вскрикнуть и, внѣ себя отъ страха, схватилась за голову. Онъ взглянулъ на меня: грифельная доска выпала у него изъ рукъ, онъ опустился на мѣсто и, перекинувшись ко мнѣ чрезъ столъ: "Надя, милая, простите!" сказалъ и залился слезами. "Не меня просите, — его", сказала я, указывая на учителя. Онъ живо отеръ слезы. "Простите меня, Петръ Ѳедоровичъ", сказалъ онъ такимъ честнымъ и задушевнымъ голосомъ, что учитель его обнялъ и извинился въ свою очередь…. А въ другой разъ, — мы гораздо еще моложе были въ ту пору, — онъ отыскалъ какъ-то на берегу Семи, въ камышахъ, дикихъ утятъ. Съ восторгомъ разказывалъ онъ мнѣ, что птенчики уже оперились, кормятся сами и скоро начнутъ плавать. "Ахъ, Андрюша, какъ хорошо бы перенести ихъ въ нашъ маленькій прудъ: мы бы ходили кормить ихъ каждый день хлѣбомъ, они бы знали насъ и сдѣлались бы ручными." — "Хорошо, Надя", отвѣчалъ онъ, "я ихъ завтра вамъ принесу". И на другой день, чуть свѣтъ, онъ отправился на рѣку, пробрался въ камыши, отыскалъ утятъ и, осторожно забравъ ихъ, уложилъ въ себѣ за куртку. Но, пробираясь назадъ, онъ поскользнулся и упалъ въ воду, а мѣсто было глубоко, и онъ утонулъ бы, еслибы не успѣлъ удержаться за какую-то вербу. И два часа пробылъ онъ въ водѣ, коченѣя отъ утренняго холода, замиравшею рукой удерживаясь за спасительную лозу, думая только объ одномъ — принести мнѣ въ цѣлости свою находку. Какой-то проѣзжавшій лугомъ крестьянинъ вытащилъ, наконецъ, его и привезъ домой въ сильнѣйшей лихорадкѣ. Онъ нѣсколько дней лежалъ больной въ постели и терпѣливо все это время принималъ скверныя микстуры Карла Ивановича, переносилъ брань Настасьи Савельевны и Француза-гувернера. Когда мы увидѣлись съ нимъ послѣ этого, онъ сказалъ мнѣ, что всѣ они ужасно надоѣли ему своими поученіями, "а все же я сдѣлалъ то, что вы хотѣли, Надя, и всегда буду дѣлать…."

"Сколько бывало такихъ случаевъ, вспоминала я, въ которыхъ сказывалась безграничная нѣжность этого пылкаго мальчика ко мнѣ. И все тотъ же остался онъ! На чужой сторонѣ, когда, предоставленный самому себѣ, онъ мучительно отыскивалъ себѣ дорогу среди холодной, безучастной въ нему толпы, его тоска и отчаяніе разрѣшались облегчающими слезами предъ портретомъ той же дѣвочки, которой онъ когда-то повѣрялъ свои печали, предъ "божествомъ" своего дѣтства. Онъ вернулся сюда, полный предубѣжденій и злобы къ людямъ, "отказывающимъ ему въ его мѣстѣ на солнцѣ", но его ожесточенная, очерствѣлая душа просила снисхожденія къ себѣ все у той же "подруги дѣтства", которую ничто не могло заставить его разлюбить. И душа его, скованная жизненнымъ холодомъ, — я твердо вѣрила этому, — она отогрѣлась бы и разцвѣла опять, какъ цвѣтокъ на солнцѣ, подъ вліяніемъ женскаго, тихаго, примирительнаго участія….