Типы прошлого

"- Молчитъ, только за ручку кресла ухватился, да ухо мнетъ себѣ до-синя. А Андрей-то свое, точно обрадовался, что вышелъ ему случай грубіянство свое показать. "Ваши предки", говоритъ, и злобно такъ смѣется, "съ царями въ родствѣ считались, а у меня дѣдъ былъ крѣпостной человѣкъ, такъ вы почитаете меня за тлю презрѣнную, что можно ногой раздавить. Но молодое, говоритъ, здоровое чувство разсуждаетъ не такъ. Оно видитъ во мнѣ человѣка…." — "Безъ разума, безъ воли надъ собой, не человѣкъ — животное!" огорошилъ его вдругъ Павелъ Васильевичъ. Онъ было что-то опять началъ, а батюшка вашъ подступилъ въ. нему близехонько, и не то чтобы кричать на него, а то-есть самымъ тихимъ манеромъ, только такъ страшно, что я даже сѣла: не то, чувствую, свалюсь. "Довольно", говоритъ. "Счастливъ твой Богъ, что отца ты своего сынъ! Но знай вѣрно, что если увижу я тебя съ моею дочерью, я тебя убью!…" И не помню уже затѣмъ ничего, барышня, какъ ушла я, какъ домой прибѣжала. Упала я на постель свою, только дверь успѣла притворить, чтобы не слышно было никому моего рыданья… Плачу, разливаюсь, время-то, дѣло свое позабыла, удержаться не могу… Только вдругъ, слышу, дверь моя скорехонько отворилась, а Андрюша вошелъ, спрашиваетъ: "Гдѣ вы, маменька?" Увидалъ меня. "О чемъ вы плачете?" спрашиваетъ. "Не о чемъ больше, какъ о тебѣ", говорю. Онъ опять съ этою злостью своею. "Покорнѣйше васъ благодарю!" — "Я", говорю, "все, всѣ твои безумныя слова слышала. Бога ты не боишься, Андрюша!" — "А позвольте спросить", — смѣется это онъ надъ матерью, — "за какіе грѣхи прикажете мнѣ Его бояться?" Я не удержалась, вскочила. "Не видать тебѣ никогда счастья на свѣтѣ", говорю ему, "за гордость твою, да за неблагодарность! Эти-то грѣхи караетъ Богъ пуще всего. Или забылъ ты, что генералъ тебѣ съ самаго дѣтства твоего замѣсто отца роднаго былъ, воспиталъ тебя, замарашку, вмѣстѣ съ собственными дѣтьми своими, на ноги тебя поставилъ, далъ кусокъ хлѣба въ руки. Денно и нощно долженъ бы ты Творца милосерднаго за него молить, а ты", говорю… — "Воспиталъ замѣсто роднаго отца!" перебиваетъ онъ меня, "а сегодня какъ собаку выгналъ отъ себя! Или вы не слышали? Воспиталъ онъ меня на потѣху тщеславія своего барскаго, чтобъ его люди за это хвалили. А правъ моего воспитанія онъ признавать не хочетъ! Не знаете вы", говоритъ, "этихъ аристократовъ надменныхъ! Будь я геній "первоклассный", говоритъ, "такъ онъ и тутъ меня бы равнымъ себѣ не почиталъ". — "Еще бы ты выдумалъ",отвѣчаю это я, "съ Павломъ Васильевичемъ Чемисаровымъ себя равнять!" Повѣрите, Надежда Павловна, онъ даже затрясся весь отъ злости. "Вы," говоритъ, "экономка, а не мать! "Съ вами толковать нечего!" — "Экономка," говорю, "да, была экономка и буду, потому, пока я въ домѣ, генералъ можетъ спать спокойно: копѣйка его у меня не пропадетъ. Такъ за это ты бы уважать, а не шпынять меня долженъ. Могла бы я, говорю, сама теперь зажить барыней: по милости генерала, и землица есть у меня, и каждый годъ отъ жалованья своего могла откладывать, — для тебя же все берегла! А я съ утра до ночи вверхъ да внизъ, ногъ не жалѣючи, бѣгаю по дому какъ угорѣлая, потому не хочу, чтобъ генералъ подумалъ, что могу я хоть на минуточку милости его позабыть. Поколь захочетъ, потоль и служить ему буду, не прогнѣвайся, говорю. А ты, воспитанный человѣкъ, гдѣ у тебя душа? куда разумъ-то ты свой дѣвалъ? И какъ это, говорю, языкъ у тебя повернулся сказать генералу, что воленъ ты любить Надежду Павловну!" — "Что же это", заоралъ онъ на меня, "или ужь и вы не признаете за мною права испытывать человѣческія чувства, къ кому я хочу?…" — Просто, говорю вамъ, барышня, безумный какъ есть!… "Да ты только подумай, Андрюша, что это ты говоришь, куда ты это заѣхалъ! Вѣдь наша барышня, ты знаешь, по всей Россіи изъ первыхъ невѣстъ…" Онъ опять на меня: — "Да что вы", кричитъ, "мнѣ этимъ глаза колете! Я, къ ней сватаюсь, что-ли?…" Сбилъ меня съ толку совсѣмъ… А самъ по комнатѣ какъ бѣшеный ходитъ, лицо что у мертвеца, волосы себѣ съ головы рветъ… какъ ножомъ это меня по сердцу рѣжетъ. И зло-то меня на него беретъ, и мучусь-то я за него… Вѣдь какой ни есть онъ, барышня, все же сынъ мнѣ, одинъ вѣдь онъ у меня, объясняла, надрываясь слезами, Настасья Савельевна. — "Послушай", говорю, "Андрей", — вижу, какъ съ ребенкомъ малымъ надо съ нимъ говорить, — "самъ вѣдь ты знаешь, что Надежда Павловна, почитай, просватана. Неужели-жь ты думаешь, она своего Владиміра Александровича на тебя промѣняетъ?" Думаю, пойметъ онъ хоть это. А онъ вдругъ какъ фыркнетъ! "Да что", говоритъ, "за невидаль такая вашъ Владиміръ Александровичъ! Чѣмъ это онъ лучше меня?" Ну, ужь тутъ, барышня, я и совсѣмъ изъ себя вышла. "А тѣмъ, говорю, что онъ, какъ солнышко, всякому свѣтитъ и всѣмъ отъ него тепло и хорошо. И хотя", говорю, "настоящій онъ, столбовой баринъ, и состояніе у него большое, и ни отъ кого онъ не зависитъ, а долгъ свой понимаетъ, покорствуетъ ему, самъ себѣ, значитъ, хочетъ честь заслужить. Ты какъ полагаешь, легко ему было отсюда уѣзжать? Три года на кораблѣ вокругъ свѣта проѣздилъ, всякую нужду себѣ видѣлъ, пріѣхалъ сюда, прожилъ зиму; чаялъ, бѣдный, въ веснѣ свадьбу справить. А тутъ его опять въ вояжъ потребовали. И поѣхалъ онъ, вмѣсто свадьбы, съ дорогою невѣстою разстался Богъ вѣсть опять на срокъ на какой; и ни слова не промолвилъ, стиснулъ зубы, да и поѣхалъ, потому знаетъ, на каждомъ, на большомъ и маломъ, обязанность лежитъ, исполняй ее, да молчи… А ты, говорю, все это себя человѣкомъ

величаешь. А какой ты человѣкъ? Кому отъ тебя тепло, кого ты радостью подарилъ? Окромя горя ничего отъ тебя мать родная до сихъ поръ не видѣла. Что ты изъ жизни-то своей посейчасъ сдѣлалъ? Кабы не тотъ же все генералъ Чемисаровъ, тянулъ бы ты теперь лямку въ солдатской шинели. А жилъ-то ты чѣмъ въ Москвѣ, да въ Питерѣ? Скрыпкой что-ли твоей? А долги твои кто платилъ? И такъ ты это "хорошо", говорю, все понимаешь, что этого благодѣтеля твоего, генерала. — ты сейчасъ чуть не проклялъ въ глаза. Да какая тебя курица можетъ любить послѣ этого! А ты еще смѣешь равнять себя къ такому господину, какъ Владиміръ Александровичъ Кемскій"… И не знаю, матушка барышня, продолжала Настасья Савельевна, — чего бы я ему еще не выпѣла, потому ужь очень я расходилась. Только онъ за шапку. "Такъ цѣлуйтесь. говоритъ, съ этимъ господиномъ, а я вамъ больше не сынъ!" Кинулся какъ шальной изъ горницы и былъ таковъ…