Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Жизнерадостный и беспечный Рокфеллер сыпал лукавыми шутками, мудрыми апофегмами и деревенскими остротами старого чудака. Будучи коммерсантом, он предпочитал темные одноцветные костюмы, теперь же гардероб стал щегольским и эксцентрично ярким, как у актера на покое. Один из его любимых комплектов состоял из длинного желтого шелкового пиджака поверх японского бумажного жилета и соломенной шляпы (одно периодическое издание сравнило ее с «головным убором рикши») или пробкового шлема и пары защитных очков¹

. Перемены в одежде начались с его алопецией, которая заставила его экспериментировать с шапочками и париками, а затем с забавным ассортиментом шляп для гольфа и езды, многие из них с забавными «ушами». Особенно в сочетании с защитными очками они придавали ему вид пожилого гостя из космоса. «Когда он выезжал, он тоже надевал круглые черные очки, – писал садовник Том Пайл. – С его тонким лицом и щелью рта, этот любопытный костюм придавал ему жутковатый вид мертвеца»²

. Во время своих проблем с пищеварением в 1890-х годах Рокфеллер сильно похудел. Теперь под присмотром своего врача-немца доктора Мюллера он набрал вес, его лицо округлилось, а высокая угловатая фигура опять казалась мускулистой, если и немного раздувшейся в талии. Репортеры, которые встречались с ним, находили его удивительно подвижным – взгляд проницательным, шаг энергичным, рукопожатие крепким.

Аккуратно планируя свои действия, чтобы дожить до сотни, Рокфеллер считал очень важным каждый день следовать одному и тому же расписанию, посекундно³

. И в молитве, и в благотворном отдыхе он все еще испытывал необходимость пуританина использовать каждый час с пользой. Он вставал в шесть утра, в течение часа читал газету, затем с семи до восьми прогуливался по дому и саду, давая десять центов каждому новому сотруднику и пять центов каждому ветерану. Затем в восемь он завтракал, в восемь сорок пять начинал игру «нумерику», которая давала ему время должным образом переварить еду. С девяти пятнадцати до десяти пятнадцати он работал над корреспонденцией, в основном посвященной его филантропии и вложениям. (Теперь в Покантико ежедневно прибывало по две тысячи писем, большинство с просьбами о деньгах.) С десяти пятнадцати до двенадцати он играл в гольф, с двенадцати пятнадцати до тринадцати он купался и отдыхал. Затем наступал обед и еще один раунд «нумерики» с тринадцати до четырнадцати тридцати. С четырнадцати тридцати до пятнадцати он ложился на софе и ему читали вслух почту; с пятнадцати с четвертью до семнадцати с четвертью он выезжал на автомобиле, с семнадцати тридцати до восемнадцати тридцати опять отдыхал, а время с девятнадцати до двадцати одного часа уделялось официальному ужину, за которым следовали очередные раунды «нумерики». С двадцати одного до двадцати двух он слушал музыку и беседовал с гостями, затем спал с половины одиннадцатого до шести утра – и карусель начиналась снова. Он не отклонялся от этой рутины ни на йоту, независимо от погоды. Уильям О. Инглис, наблюдавший его дневной ритм вблизи, нашел «что-то граничащее со сверхчеловеческим – возможно, нечеловеческим – в этом нерушимом математическом совершенстве расписания. Это было, с его точки зрения, сверхъестественно⁴

.

К весне 1905 года Сетти восстановилась от приступов, сразивших ее годом ранее, и возобновила свои ежедневные выезды с Джоном в двухместной коляске. К этому моменту она уже стала хронической больной, и передышка оказалась недолгой: в 1906 году она опять слегла на месяц с гриппом и пневмонией. Что довольно странно, при всей галантной привязанности к жене Рокфеллер отказался менять распорядок своих сезонных переездов из дома в дом, хотя Сетти уже не могла следовать за ним. Для поддержания здоровья и позволяя себе гольфоманию, он начал каждую зиму посещать отель «Бон Эр» в Огасте, штат Джорджия. В начале весны он направлялся на север в Лейквуд, затем к концу весны в Покантико, летом в Форест-Хилл, потом возвращался в Покантико в октябре и оставался там до поездки на юг зимой. Он жестко следовал этой рутине, хотя Сетти оставалась привязана к кровати почти весь 1907 год; был период в десять месяцев, когда она не посещала церковь и даже не выходила к завтраку с семьей. В следующем году она страдала от эмфиземы, и у нее круглосуточно дежурили медсестры. Затем в 1909 году произошла серьезная закупорка в легких, пряди волос выпадали с головы, и она даже не могла пройти по спальне. Она оставалась в Форест-Хилл, а Джон уезжал на несколько месяцев – примечательно для мужчины, когда-то неразлучного с женой. Должно быть, он чувствовал, что его собственное здоровье окажется под угрозой, если он изменит ритуалу. И он неудобно чувствовал себя рядом с больными, это служило неприятным напоминанием о конечности его собственной жизни.