Тьма над Петроградом

— Ишь, как ходит, шельма! — проговорил вслед проводнику Саенко. — Веточка не треснет! Ох и подлый же народ…

— Повторяешься, Саенко! — оборвал его Борис. — Пошли дальше, тут задерживаться не след!

Путники торопливо пересекли поле, поравнялись с первыми городскими строениями. Из-за дощатого сарая доносился стук топора.

— Пробираемся к станции! — скомандовала Мари. — Там, среди людей, легче затеряться, здесь мы слишком на виду!

— Оно верно, — одобрил Саенко. — Среди людей завсегда сподручнее. Только где людей больше, там и патрули шляются.

— Не рассуждать! — резко оборвала его Мари. — В отсутствие Сержа я здесь командую!

Все трое цепочкой пробрались между сараями, миновали пустые, не вскопанные еще огороды и вскоре оказались возле пакгаузов, протянувшихся вдоль железнодорожных путей. Здесь действительно было людно — брели запуганные крестьяне с тощими мешками, бежал растрепанный пассажир с чайником, опоздавший на свой поезд, крутились какие-то подозрительные личности.

— Подождите меня здесь! — распорядилась Мари. — Я узнаю насчет поезда на Петроград.

Она скрылась в здании вокзала.

Ордынцев огляделся.

За время его отсутствия Россия чрезвычайно сильно изменилась. Впрочем, он помнил ее не только дореволюционной — нарядной, хлебосольной, праздничной, в колокольном звоне и радостном сиянии пасхальных свечей.

Помнил он и страшный восемнадцатый год, голод и холод, стрельбу на улицах Петрограда, пьяных матросов, колотящих прикладами в двери профессорских квартир. Помнил кровавую разруху Гражданской войны, махновские тачанки и звериные лица дезертиров…

Но даже тогда в этих злых разбойничьих лицах было что-то человеческое — было в них опьянение свободой, вседозволенностью, жуткое опьянение русского бунта — хоть день, да наш! Кто был ничем, тот станет всем!

Сейчас все было не такое.

На всех лицах, которые видел Борис, читались неуверенность и боязнь, как будто люди сомневались, дозволяется ли им жить на этом свете, можно ли дышать сырым тифозным воздухом и ходить по волглой глинистой земле, более подходящей для рытья могил, чем для пахоты. Неуверенность читалась на лицах крестьян, мечтающих попасть на поезд и продать или обменять хлеб на соль или мануфактуру. Неуверенность — на лицах горожан, которым нужно куда-то ехать по своим незначительным делам. Но такая же неуверенность была и на лице красноармейца, который курил самокрутку возле двери вокзала, и на лице вертлявого типчика, явно норовящего что-нибудь спереть…

— Дядя, дай копеечку! — раздался рядом с Борисом тонкий детский голос.

Рядом с ним крутился чумазый мальчишка-беспризорник. Стрельнув по сторонам цепким вороватым взглядом, он повторил, на этот раз наглым хрипловатым голосом:

— Дядя, дай лимон!

— Какой еще лимон? — удивленно переспросил Ордынцев. — Зачем тебе лимон?

— Известно зачем — на курево! — Мальчишка искоса посмотрел на Бориса, прищурив левый глаз.

— Лимон — на курево?

— Лимон не знаешь? Мильон рублей! — И мальчишка, кривляясь, запел: — «Ах, лимончики, мои червончики! Где вы растете и в каком саду?!»

Борис понял, что допустил непростительную ошибку: забыл, что в России лимонами называют миллионы обесценившихся рублей…

— Барин, дай лимон! — повторил беспризорник, понизив голос и глядя на Бориса с угрозой.

— Какой я тебе барин? — отозвался Борис, тоже невольно понизив голос.

— Известно какой! — процедил мальчишка, оттопырив губу. — Барин — белая кость, голубая задница! Ух, сколько мы таких в девятнадцатом порезали! Уж попили вы нашей кровушки, теперь нам очередь пришла! Дай лимон, а то заору!

— Что ты врешь? — зашипел Борис, пригнувшись и попытавшись схватить мальчишку за ухо. — Никакой я не барин, а командированный служащий!

— Это ты в чеке расскажешь, какой ты командированный! — выкрикнул мальчишка, ловко уворачиваясь. — А только я вижу, что ты есть барин и шпиён! Вон у тебя какие руки чистые, разве ж у пролетария такие бывают? Последний раз тебе говорю — дай лимон, а то патруля крикну!

— Патруля, говоришь? — спросил появившийся рядом Саенко, ухватив беспризорника за вихор и рванув на себя. — Я щас сам тебя, паразита, патрулям сдам! По тебе, гаденышу, детприемник давно плачет! Небось только что из колонии сбежал? Щас тебя быстро обратно оприходуем! Будешь знать, как к ответственному товарищу цепляться!

— Ой, дяденька, отпусти! — заверещал мальчишка прежним тоненьким, жалобным голоском. — Я больше не буду! Тамбовские мы, у нас там голодуха, папка на Гражданской голову сложил, мамка с голоду померла, вот и ищу, где бы хлебца перехватить!

В ту же секунду беспризорник рванулся, оставив в руке Саенко клок волос, поднырнул и скрылся в вокзальной толпе.

— Осторожненько надо, Борис Андреич! — опасливо пробормотал Саенко, переглянувшись с Борисом. — Ох и подлый же народ эти беспризорники! Просто житья от них нет! Как бы шкет этот неприятностей не накликал…

Саенко словно в воду глядел.

Не успел улепетнуть беспризорник, как на плечо Бориса легла тяжелая рука.

— Попрошу документы! — раздался за спиной у него суровый окрик.