Тьма над Петроградом

Борис обернулся и увидел на перроне невысокого тщедушного мужичка с бесцветными пронзительными глазами, облаченного в потертую кожаную куртку. Позади него маячили два красноармейца с винтовками.

— В чем дело, товарищ? — отозвался Борис, стараясь сохранять хладнокровие.

— Это мы посмотрим, кто здесь товарищ, а кто чуждый элемент! — процедил человек в кожанке, цепко оглядывая Ордынцева. — Сказано — предъяви документы!

— Да это пожалуйста, это в любой момент. — Борис, стараясь не суетиться и держать себя в руках, достал командировочное удостоверение. — Вот, гражданин, можете ознакомиться…

— Это уж как водится… — Чекист развернул бумагу и медленно, с явным затруднением прочел: — «Центрснабстатупр…» Эка завернули! Сразу видать, серьезное учреждение!

В голосе его зазвучало невольное уважение, и он, покосившись на Ордынцева с другим выражением лица, продолжил вслух читать документ:

— «…удостоверяет, что податель сего… Пров Васильевич… по служебной надобности… оказывать содействие…» Извиняюсь, товарищ! — Чекист вернул Ордынцеву бумагу. — Со всем моим уважением, и ежели какое содействие — только скажите! А мы тут идем, слышим — шум, беспризорник верещит, ну и подумали — мало ли какая контра затесалась… а тут вижу — все в порядке… вижу — ответственный работник со всеми полными правами…

Борис облегченно перевел дыхание и проговорил солидным, начальственным голосом:

— Ничего, товарищ, все правильно! Ты свой революционный долг правильно понимаешь! Бдительность, товарищ, — это первое дело, без этого никуда… вокруг столько контры, что страшное дело… если бы я, товарищ, тебя, к примеру, увидел, находясь при исполнении, тоже бы документ потребовал, потому как бдительность первое дело…

— Верно, товарищ! — оживился чекист. — Контры вокруг — это просто смерть сколько! Изо всех щелей прут, ровно тараканы! Житья от этой контры никакого…

— Ты с кем это, товарищ Евдокимов, агитацию разводишь? — раздался вдруг новый голос, и из толпы пассажиров и примкнувшей к ним мелкой вокзальной шушеры выдвинулся человек в аккуратном френче. Человек этот был сутул и бледен, с нездоровым изможденным лицом и лихорадочно горящими глазами.

— Так вот, товарищ из центра… — рапортовал чекист, показав на Ордынцева. — По служебной надобности… приказано оказывать полное содействие…

Сердце Бориса остановилось на мгновение, после чего стремительно ухнуло вниз. Такого страха он не испытывал даже в восемнадцатом году, когда пьяный матрос в упор наставил на него заряженный «маузер». Он не испугался махновцев, грабящих поезд, едущий по степям Украины, потому что находился в полубреду от высокой температуры. Он не боялся, когда остался один на конно-горной артиллерийской батарее и конница красных неслась на него, сметая все на своем пути. Тогда просто некогда было бояться. Он не боялся, когда их с Алымовым в числе других захваченных в плен офицеров красные собрались топить в Новороссийской бухте. Тогда все чувства заменила глубокая всепоглощающая ненависть. Ненависть помогла ему выжить. Ненависть и его потрясающее везение.

Теперь, похоже, везение покинуло его, потому что Борис узнал человека во френче. Узнал умом, но душа его бурно протестовала, она никак не хотела примириться с неизбежным. По всему выходило, что экспедиция Бориса закончилась. Закончилась прямо здесь, в небольшом провинциальном городке, на этом грязном вонючем вокзале.

— Тебе, Евдокимов, изменило твое революционное чутье! — холодно и резко проговорил человек во френче. — Придется поставить вопрос ребром!

Борис в глубине души был согласен с такой постановкой вопроса. Потому что перед ним стоял сильно похудевший и постаревший Сергей Черкиз — его личный враг, человек, с которым они обоюдно и сильно ненавидели друг друга несколько лет, с тех пор как судьба столкнула их в девятнадцатом году в таком же провинциальном городе на юге России[6].

Черкиз был убежденный большевик, хотя благородного происхождения, из дворян. Борис считал, что такие люди опаснее и хуже всего. Революция и Гражданская война выявили во многих людях множество неожиданных и неприятных, можно даже сказать, отвратительных черт характера. Мало кто мог в то смутное и страшное время жить честно и по совести. За время своих скитаний Борис видел многое, и в эмиграции рассказывали разное.

Молодой человек из очень известной аристократической семьи стал агентом ЧК, выдавал своих бывших друзей и даже родственников. Причем совершенно мирных, ни в чем не повинных людей, которые вовсе не мечтали бороться с большевиками, а просто пытались выжить, скрывая свое происхождение. Отвратительно, конечно, но все понятно: так испугался на первом допросе за свою жизнь, что усиленно пытался заработать помилование.