Тьма века сего

На этот собор не явился никто из троих соправителей. Альбрехт (надо признать, справедливо) опасался покушения или того, что Конгрегация воспользуется моментом, чтобы предъявить ему обвинение и довести до суда. Здесь, на своей территории, при поддержке Императора, это было бы пусть и не легко, но хотя бы исполнимо. Тиролец тоже опасался обвинений, но уже со стороны Альбрехта — дать тому хотя бы повод заподозрить себя в сговоре с противником он боялся, кажется, больше адского пекла. Эрнст же (и тоже, стоит заметить, небезосновательно) попросту опасался оставить без присмотра свои земли и беременную жену.

Все трое обошлись доверенными лицами, причем посланец Альбрехта, кажется, вообще слабо понимал, что происходит, куда он попал и что должен делать, что лишь подтверждало: сам процесс Собора Австрийца интересует мало, он ждет только его завершения и окончательных решений.

И все понимали, что ад неизбежен.

Когда три года назад граф баварского Ландсхута внезапно вздумал сочетаться браком с семнадцатилетней дочерью Альбрехта, в Конгрегации случился небольшой переполох. В версию, представленную Австрийцем — попытка наладить отношения с Империей через брак с вассалом наследника трона — не верил, само собою, никто, включая потенциального жениха.

Закинуть родовую удочку в австрийские пределы было, конечно, делом заманчивым, но пригреть змею на груди не хотелось никому, и ландсхутский граф, разрываемый противоречивыми чувствами, попросту оставил решение своей матримониальной судьбы на усмотрение сюзерена. Прикинув все «pro» и «contra», Висконти и Фридрих решили, что можно рискнуть, а после свадьбы тихонько, не привлекая внимания, устроить новобрачной проверку с привлечением конгрегатских expertus’ов.

Однако до этого дело не дошло: едва оставшись без надзора со стороны сопровождающих ее людей отца, Маргарита просто и открыто созналась в том, что является троянским конем, чья роль — слушать, смотреть и по возможности провоцировать супруга на заговор и бунт под девизом освобождения Баварии от власти узурпатора-Люксембурга в пользу младших Виттельсбахов. Перед Висконти, спешно призванным в замок ошарашенного графа, она спокойно и четко повторила все сказанное, тут же согласившись повторить и в третий раз, уж в присутствии expertus’а, каковой и подтвердил ее искренность.

Информацией Маргарита Австрийская делилась щедро, охотно и с явным мстительным удовольствием, однако, к сожалению, ничего особенно ценного сообщить не могла: отец растил ее тщательно, вдумчиво, как ценной породы дерево (а толк в дереве Альбрехт знал), загружая речами о семейной чести, обязательствах, высокой миссии, но не позволяя видеть и слышать лишнего.

Кое-что лишнее увидеть и услышать, впрочем, ей довелось. Перед отъездом в Баварию Маргарита изъявила желание посетить склеп матушки, Иоганны Софии, гордо носившей прозвание Баварской, каковая перед скоропостижной смертью, последовавшей от выкидыша (служанки и придворные дамы еще долго перешептывались, сокрушенно вздыхая о поздней беременности герцогини, что не могла не закончиться столь печально) весьма противилась желанию Альбрехта выдать дочь за «выскочку, что позорит род Виттельсбахов и сделался графом не заслуженно, но лишь потому, что его трусливому отцу недостало храбрости сражаться за свое исконное право быть герцогом Ландсхута, и он предпочёл целовать сапоги люксембургскому отродью, умоляя оставить себе и сыну жизнь и хоть какой-нибудь лен», за что была однажды названа Альбрехтом просто и грубо — недальновидной дурой, несмотря на присутствие тогда еще четырнадцатилетней Маргариты.

После долгой молитвы над гробом Маргарита решила хорошенько рассмотреть статую Пресвятой Девы, что стояла в глубине склепа у стены и которой она раньше там не видела, хотя имела обыкновение регулярно наведываться в склеп и оставаться там в одиночестве, испрашивая для матери Царства Небесного и безответно повествуя покойной о своих радостях и печалях.

Фигура в полный рост была вырезана из дерева и установлена основательно, с небольшим подобием алтаря перед ней и двумя напольными подсвечниками. Сходство с покойной матушкой было поразительным, чувствовалась рука отца, не зря гордившегося своими «скромными поделками подмастерья, ищущего в простом труде отдохновения от дел правителя»; однако, не успев утереть слёзы, девица испытала ужас — завитки волос на голове младенца, мирно смежившего очи, явственно образовывали подобие рожек, а в полуоткрытом ротике виднелись маленькие клыки.