«То было давно… там… в России…». Книга первая

Мне хотелось бы увидать избушку в дремучем лесу, жить там одному, с собакой Дружком, который сидит привязанный на цепи.

Дружок такой лохматый, большой и добрый — зачем его держать на цепи? Я ему кое-что подворовываю со стола за обедом. Меня за это ругает няня Таня.

Я, конечно, Дружка спускаю с цепи погулять, но все это не то.

Вот, говорят, есть река Волга — огромная. А я и не знаю, где, не видал. Хороша, должно быть, река Волга. Я бы сделал лодку небольшую и поехал бы по Волге, останавливался бы на берегу, разводил костер, ловил рыбу, ел уху… Одно скверно: говорят, на Волге разбойники есть. Но ничего. Я бы закопался на берегу в песок по горло, а они как пойдут, я их из песка самострелом — «раз!» У меня самострел есть и стрелка, а в нее иголка вставлена… Стреляет — не слышно откуда и ничего не видно… Вот какой я!..

А еще хотелось мне жить в маленькой избушке, с Дружком, в лесу. Страшно… Вдруг ночью пришел бы волк или медведь? Что тогда делать? Выйти нельзя — съедят. А они смотрят в окошко на меня да зубами щелкают…

Эх, хорошо бы ружье. Я просил отца купить — на охоту пойти, за дичью, не хочет: рано, говорит, еще, когда вырастешь, тогда куплю… Когда это вырастешь? Долго ждать…

* * *

Так я мечтал на даче у тетки в Петровском парке. И за обедом, когда было так хорошо и была клубника со сливками, я рассказал как-то свои желания уйти в дремучий лес и жить там в избушке с Дружком. На это тетка сказала, что я глупый мальчик и что если бы я желал так жить в Петровском дворце, который тут недалеко, рядом, и хотел бы сделаться вельможей, то это ей больше понравилось бы…

Я не знал, что такое вельможа, и не мог никак понять. Но тетя моя была такая хорошая, добрая, такая на ней косынка и так хорошо причесаны ее седые волосы, что я всегда думал: «Она говорит, что нужно». Однажды, когда за загородкой сада играл старик на шарманке, она дала мне 20 копеек и велела ему отдать, сказав:

— Отдай бедному музыканту.

Я с особой радостью исполнил это. Музыкант был старый, сморщенный, бритый, с красным шарфом на шее и дурно говорил по-русски.

* * *

С тех пор я полюбил ее еще больше.

И, все-таки, меня тянуло в лес. Мы с Дружком поймали бы дикую корову, такую, как у нас была Сметанка. Я привязал бы ее к избушке и доил бы, пил бы молоко… Одно смущало: вдруг корова-то дикая да станет бодаться. Как быть?

* * *

Иногда меня пускали гулять с Дружком одного. Дружок в ошейнике, и я его водил на плетеной веревке.

Раз пришел я к Петровскому дворцу. Там площадь, стоят скамейки. Большой дворец — пустой^[584], никто в нем не живет, но сбоку, где растут акации, я увидел с дорожки в окне дворца — сидят двое в мундирах, оба седые, и на шее у каждого по большой медали. Сидят они за столом, самовар — пьют чай.

«Вот это вельможи», — подумал я и засмотрелся. Они тоже посмотрели на меня в открытое окно. Один, обернувшись к окну, сказал:

— Это твоя собака?

— Да, — ответил я, — моя. Дружок называется…

— Хорошая, — говорит, — собака. Отдай, — говорит, — ее нам.

— Нет, — говорю, — нельзя.

— Это не твоя собака-то. Ты, должно быть, ее украл?

Я как услыхал, так изо всех сил пустился бежать с Дружком домой.

Когда я прибежал на дачу, то увидел на террасе Лариона Михайловича Прянишникова, двоюродного брата своего Мишу Ершова и тетку и рассказал им с волнением о вельможах с медалями. Они смеялись.

— Это не вельможи, — сказала тетка, — а швейцары, сторожа. Ах ты, глупый!

Ларион Михайлович Прянишников был высокого роста, худой юноша. Все, что он ни говорил, мне нравилось невероятно.

— Вот что, — сказал он мне, — после обеда мы пойдем, Костя, я тебе покажу дремучий лес, тут, недалеко.

Я едва дождался обеда, чтобы скорее попасть в лес. Пошел Прянишников, Миша, я и Дружок. Мы пошли по шоссе к заставе. У заставы, раскрашенной черными и белыми полосами, стояли солдаты. Там мы свернули с дороги и пошли лугом. Большой лес стоял вдали ровной стеной… А слева было видно большое поле Ходынское. Подошли к самому лесу, перепрыгнули канаву. Ну и лес увидел я! В первый раз в жизни. Вот до чего огромный, дремучий. И в нем никого нет, никого… До чего хорошо! Дружок с радостью бегал.

«Отчего же это живут все в Москве и в лес сюда не ходят?.. Значит — боятся, — подумал я. — Отчего живут на даче, где сделаны дорожки, куртины, — как некрасиво. Тут нужно жить, в лесу…»

— А что, медведь — живет здесь? — спросил я у Прянишникова.

— Что ты, Костя, рядом Москва, — его убьют ведь… Тут никаких зверей нет.

«Жаль», — подумал я. И все спрашивал у Миши и Лариона Михайловича, что значит, что в лесу никого нет.

— В лесу хорошо, но скучно, — ответил мне Миша, — и дорожек нет. Но на даче лучше. В парке много гуляют. Там чисто, песком посыпаны дорожки.

«Ну нет, — подумал я, — ерунда. Лес лучше».

Когда садовник, помню, ножницами у нашего сада стриг акацию, я спросил его, зачем стрижет, жалко ее и стало гораздо хуже. Он сердито посмотрел на меня и сказал:

— А ты, барчук, дурак.

Вот и все…