«То было давно… там… в России…». Книга первая

Лес становился все чаще и спускался вниз, и сквозь деревья показалась внизу, у зеленого луга, Москва-река. У песчаной отмели стояли барки. Вдруг Дружок заворчал и, подняв голову, залаял, отскочив от куста. Мы посмотрели в куст, там шипело и фыркало.

— Ёж! Смотрите, ёж! — сказал Прянишников.

Свернувшись в клубок, ёж был, как шар. Растопыривши щетину, отчаянно шипел и фыркал.

— Надо его взять домой, — сказал Миша.

* * *

Ежа завязали в платок и принесли домой.

Дружок был, видимо, доволен, что нашел ежа.

На даче у тетки все смотрели на ежа. И соседи пришли. Ёж шипел. Его посадили в пустой деревянный ящик. Я положил туда травы, хлеба и мятный пряник. Кухарка Настасья сказала:

— Бедный… может, у него в лесу-то дети остались… теперь помрут…

Ночью я не мог спать.

* * *

Жалко мне ежа: у него дети в лесу, маленькие, и тоже все в щетинке. Умрут в лесу…

Я встал и оделся, снял с подушки наволочку, насилу посадил в нее ежа, наколов пальцы, и тихо спустился с лестницы. Прошел кухню и вышел наружу. Бегом побежал к дороге. За мной Дружок. Думаю: как обойти заставу — там солдаты отнимут ежа. Перешел через дорогу, пошел по полю. Дружок рядом бежит. Слева серп месяца, впереди лес, ближе, ближе. Сердце бьется, а ёж все шипит.

Вот и канава, и лес. Как жутко!

Перелез через канаву. В лесу еще страшнее, будто вот кто-то сзади схватит. Лег на траву, трава мокрая, роса. Тихо кругом, только ёж шипит.

Разворачиваю наволочку. Пустил ежа на траву, схватил Дружка за ошейник — и назад, через канаву.

* * *

Бежал за Дружком домой что есть сил. Боялся оглянуться: вдруг кто-нибудь из лесу гонится за мной.

Бежал и так устал, что лег в поле. Лес уж далеко. И вижу, из леса вышел кто-то, люди, женщины в белом и еще кто-то. И женщина запела так хорошо.

Дружок залаял. Люди бросились бежать опрометью и спрятались в лесу.

Когда я подходил к даче, то увидел, что у террасы свет. Громко говорят. Тетка кричит.

Когда я подошел, все, увидав меня, закричали:

— Вот он! Куда ты ушел? Да ты что? Как ты смел? Дурак! Сумасброд!

И чего только ни кричали.

— Зачем ушел, отвечай? — набросилась на меня тетка. — Отвечай!

Я только ответил:

— Ёж. У него дети. Маленькие, в лесу.

Сенежское озеро

По Николаевской железной дороге, в двух часах езды от Москвы, у станции Подсолнечная, есть большое Сенежское озеро. Любители рыбной ловли на удочку ездили туда из Москвы.

Прекрасное Сенежское озеро…

С одного берега — высокий еловый лес стеной спускался к самой воде. Открывалась возвышенность, на которой было раскинуто село со старой церковью. Седая череда и камыши густо, островами, лежали вдали и говорили о каком-то далеком крае. И дальше синело своими волнами озеро. Белые чайки и крачки носились над водой. Гагары, ныряя, покрикивали, веселили озеро.

У дороги, у самой воды, стоял одноэтажный большой дом — вроде гостиницы для приезжающих рыболовов. К самому озеру шла деревянная платформа, где была запруда. Внизу плоты на воде с причаленными лодками для рыболовов. За право ловли, лодку и стоянку в гостинице брали в день один рубль. Заведующим домом и лодками был Кузьма Николаевич. Он же ставил самовары посетителям и продавал мелкую рыбу, живцов, для ловли окуней и щук, которых много было в озере Сенежском. Приезжие скоро знакомились, размещались по комнатам, где были деревянные нары с матрасами, набитыми соломой.

Когда Кузьма Николаевич видел, что идет рыба, он посылал и мне, и другим рыболовам письмо: «Приезжайте, жор. Ваш доброжелатель Кузьма». «Жор» — значило, что рыба сильно брала на удочку.

И я приезжал. Помню, озеро тихое. Солнце опускалось за лес. Какое-то особое чувство наполняло душу при виде большой воды. Колокол ко всенощной разносился по озеру. Хорошо было на душе.

* * *

В доме я встретил компанию рыболовов. Они подготовляли удочки, смотрели их погиб, у каждого были свои секреты, и каждый гордился своей снастью, какую по большей части делал сам. Смотрели, как лакирована удочка, как сделаны на ней перевязки шелком. Удочки были красивые. Особенные поплавки, длинные, белые из лебединого пера, из хвоста дикобраза, или толстые: из пробки. Они были выкрашены, как игрушки. Все это веселило, и было красиво, когда поплавки ложились на воду.

Среди рыболовов был один человек огромного роста. Его большая спина была внушительна. Бобриком стриженные волосы, доброе широкое лицо с серыми серьезными глазами. Он плохо говорил по-русски. Это был немец Пеге, старший мастер на какой-то фабрике, рыболов страстный.

За столом самовар, все разложили привезенные закуски, поставили бутылки с водкой, настоянной на черносмородинном листе, анисе, зубровку, пиво, маринованные щуки, копченые лещи, окуни. И каждый просил попробовать, как у него это приготовлено. Душевные люди рыболовы. Охотники, вообще, душевные люди. За столом разговоры — тут уж нечего было спрашивать, что правда, что нет, но каждый рассказывал какой-нибудь особенный случай. Рыбы, по рассказам, были такие, что Россия выходила вроде Африки: попадались на удочку чуть не крокодилы…

* * *