Лиз сказала нам, что они (то есть остальные ученые) не знали, как могла сформироваться отдельно стоящая ледяная башня такого размера и почему ее так долго не удавалось обнаружить. Ученое сообщество было встревожено. Лиз считала, что, возможно, это было как-то связано со стремительным таянием ледяного щита, а ледники начинают двигаться как тектонические плиты земной коры, только с куда большей скоростью. Она сказала, что в небольших контейнерах с водой вырастают ледяные шипы, и есть сведения, что точно такие же иглы появились на озере Эри, но высота этих шипов составляет всего несколько дюймов, а не сотни футов. Разумеется, возникли слухи о мистификации, о том, что одна из двадцати пяти стран, чьи базы располагаются на ледяном континенте, решила тайно изготовить ледяную башню, копию тех, что можно увидеть в Швейцарии или в штате Мэн. Но с какой целью? Много ли туристов сможет отправиться в самое труднодоступное место на планете, чтобы совершить восхождение на ледяную башню?
Ледяная башня белеет в лучах солнца, она такая яркая, что если долго смотреть на нее, перед глазами все начинает расплываться. Нам кажется, что по форме она похожа на огромную перевернутую сосульку. Лиз говорит, что она напоминает ей нечто другое. Башня около семисот пятидесяти футов в высоту – это примерно половина Эмпайр-стейт-билдинг. Производители энергетика «Ред Булл» заявили, что спонсируют временную исследовательскую экспедицию к подножию ледяной башни. Когда они выпустили пресс-релиз, в котором подробно описывалось, что первыми в этом лагере поселится наша веселая банда недоделанных кинг-конгов и наше восхождение будет сниматься на видео, многие решили, что башня и правда была возведена руками человека. Во время интервью мы старались уходить от подобных вопросов и предпочитали, чтобы Роджер делал заявления от имени всей группы.
В лагере мы вшестером поселились в двух полярных палатках пирамидальной формы, а Лиз, которая совмещала роли связиста, исследователя и нашего ангела-хранителя, разместилась одна в самой маленькой палатке. Мы должны были провести здесь всего три дня. В крайнем случае – пять дней, а провизии у нас хватило бы на две недели.
Роджер оставался на ледяной башне уже два дня.
Всю ночь я общалась по рации со станцией Мак-Мердо и пыталась выяснить, когда они смогут приехать к нам. Но они сказали, что это небезопасно.
Я не знаю, что делать, поэтому в конце концов отправила всех альпинистов в их палатки. Не выношу, когда они стоят и смотрят на меня, словно молчаливый хор из греческой трагедии. Я ни в чем не виновата. Они осознавали, насколько опасно такое экстремальное восхождение. Причем экстремальное и с точки зрения высоты, и с точки зрения окружающей среды. Они знали, что температура может оказаться слишком низкой для восхождения, а лед может начать крошиться и отваливаться кусками размером с обеденные тарелки под их ледовыми инструментами.
Когда мы только приехали сюда, все альпинисты собрались у подножия башни; они кричали, свистели, били по ней кулаками и непристойно шутили. Роджер похлопал по ледяному склону, словно башня была уставшей собакой, и назвал ее самой большой перевернутой сосулькой на свете. А мне она напомнила один из тех огромных термитников, которые находят в австралийских пустошах, она казалась бесформенной и готовой в любой момент развалиться на части, но на самом деле ее строение на редкость затейливо, бесконечно сложно, как будто она имеет внеземное происхождение.
Альпинисты спорили, из какого льда возникла башня. Был ли это лед из застывшей воды, или сильно спрессованный горный лед, или их сочетание? Мне показалось, что Роджер был единственным, чью заинтересованность можно назвать искренней. Он сказал, что лед в башне – белый, так как его, скорее всего, наполняют пузырьки воздуха, и что из-за этого непросто будет пользоваться ледорубами.
Я спросила его, считает ли он, что башня полая. По правде говоря, я пошутила.
Он сказал «нет», но его ответ прозвучал с вопросительной интонацией.
Лиз просит нас оставить ее одну на несколько часов, она попытается вызвать спасательный отряд, который заберет нас раньше назначенного времени. Мы берем с собой в палатку одну из раций, садимся, повторяем имя Роджера и слушаем. И вот через помехи до нас что-то доносится: какой-то гул прорывается сквозь белый шум, в нем нет ни ритма, ни мелодии, скорее, он похож на частотные колебания, и мы ощущаем их в своей голове. Чтобы услышать его, даже не нужно слушать. Но мы все равно прислушиваемся, распознаем его и реагируем.