То, что растет

Богатенький мажор из тех, что потом становятся воротилами на Уолл-стрит, и который бросил в свое время Йельский университет, не доучившись всего один семестр, чтобы поехать в Портленд за своим парнем – любителем паркура, начинает надевать термобелье. Он замирает, протягивает руки, затем прижимает пальцы к ушам, открывает и закрывает рот. Он кричит, всхлипывает, глотает слюну и откашливается. Пытается говорить, но это бессмысленно. Его слова как будто ничего не значат, и мы забываем их сразу же после того, как он их произносит.

Вермонтец пританцовывает в своих белых в черную крапинку зимних штанах. Он не надел куртку, и помимо штанов на нем только термобелье. Он отцепляет висящий на поясе ледоруб и прижимает язык к его острому кончику так сильно, что выступает кровь. Вторую руку он засовывает в штаны и начинает кричать.

Двадцатидвухлетняя альпинистка – самая молодая из нас. У нее зубной протез на верхней челюсти – несколько зубов она потеряла во время игры в регби. Она привязывает альпинистские кошки к босым ногам нейлоновыми шнурками от ботинок, и кажется, что у нее выросли стальные когти. Она жует свой протез, хрустит им и выплевывает кусочки керамических зубов.

Повар-самоучка, чье детство прошло в различных сиротских приютах Атланты и ее окрестностей, пока в возрасте пятнадцати лет он окончательно не сбежал оттуда, осторожно обматывает вокруг шеи веревку. К каждому концу он прикрепляет по десятисантиметровому ледобуру. Он пытается положить один из ледобуров себе на руку. Но тот соскальзывает и острым концом оставляет рваную рану на его коже.

[Лиз]

Когда мы пили виски у меня в палатке, Роджер гладил ступней икру моей ноги. Я ненавижу, когда ко мне прикасаются ноги других людей, но его не остановила. Виски помогает оттаять во всех смыслах слова.

Он спросил меня, почему девять из двенадцати месяцев в году я провожу на антарктических станциях вместо того, чтобы… тут он осекся, предпочитая не озвучивать более удачные варианты. Я хотела солгать ему, сочинить историю о том, что мое детство прошло в глухом бедном поселке на Аляске, родители пили и плевать на меня хотели, поэтому жизнь среди снега и холода – это единственное, что я заслуживаю. Но вместо этого рассказала о том, как однажды нашла мертвую крольчиху в сугробе у нас на заднем дворе. Я взяла ее в дом, закутала в одеяло и прижала к груди, пытаясь согреть и спасти.

Рассказав историю о крольчихе, я замолчала. Мы еще выпили. Потом я начала дразнить его, говорить, что я единственный человек, который поможет ему уцелеть посреди Антарктиды.

Он спросил, спасу ли я его, если он застрянет в сугробе.

Я сказала ему, чтобы он перестал трогать меня своей мерзкой ногой, а потом поцеловала.

[Альпинисты]

Мы выходим из палатки. Здесь так холодно, что кровь стынет в жилах. Мы не видим башни, но знаем, где она. Нам не нужна рация, чтобы услышать ее. Мы идем, вытянув руки вперед, пока они не упираются в ее основание. Мы вслепую размахиваем нашими топорами. Знакомые вибрации передаются из запястий в предплечья, и это приятное ощущение. Башня сдается под остриями наших ледовых инструментов и когтями наших кошек. Мы начинаем подниматься вверх, отрываемся от поверхности ледяного континента. Буря стихает, и даже если и не стихает, она будто перестает существовать, а мы пробираемся внутрь башни и видим, как там что-то движется, клубится или течет, как вода в ручье, как кровь в венах.

Мы смотрим вверх, мы смотрим вверх и видим башню и ее великолепный белый лед – невероятно яркий, сияющий в вечности, сияющий в бездне.

[Лиз]

Мне наконец сообщили, что два вертолета из ближайшей швейцарской базы попытаются добраться до нашего лагеря и вывезти нас в течение двенадцати часов, если появится окно в неожиданно налетевшей свирепой снежной буре.

Возможно, окно уже начало открываться. Слабый солнечный свет пробивается сквозь серое небо. Я пытаюсь связаться по рации с палаткой альпинистов, но мне никто не отвечает. Нельзя было надолго оставлять их одних. Я иду, держась за страховочный трос, хотя и так все хорошо вижу, но, черт возьми, в палатке их нет. Повсюду, словно в комнате безалаберного подростка, разбросаны одеяла, пустые бутылки, обертки от еды, одежда и альпинистское снаряжение. На полу и на стенах я нахожу пятна крови.

Я зажигаю факел, хотя солнце теперь светит очень ярко. Я щурюсь и достаю солнечные очки, чтобы спастись от безжалостного света. Горящий факел оставляю около их палатки. Вопреки всему я надеюсь, что альпинисты ждут меня у подножия башни, что в порыве безрассудства они решили организовать там дежурство на случай возвращения Роджера. Я не знаю, когда они ушли из палатки, но видимость могла быть плохой, и не исключено, что они не нашли башни и забрели далеко от лагеря. Я размышляю о том, что они могли заблудиться на ледяных просторах, однако когда я подхожу к башне, я вижу их.