На четвертый день после исчезновения К.Г. мы всей гурьбой отправились в переулок, но не обнаружили там ничего необычного. Никаких следов гнезда и уж тем более Логова Гренделя. Никаких признаков яростной борьбы. И точно никакой крови, осколков костей, обрывков одежды и кроссовок, никакой мерзкой слизи, которую, как нам казалось, должен был оставить прожорливый монстр. И самого монстра тоже не нашли. Это был просто грязный вонючий переулок, где эхом отдавался грохот от проезжавших мимо автобусов, грузовиков и автомобилей, которым не мешало бы сменить выхлопную трубу. Самый обычный переулок, не так ли? Но вместе с тем он был не совсем обычным. Здесь что-то произошло. Мы чувствовали это. Ощущалась смутная тревога, как отголосок, отзвук, воспоминание о произошедшем здесь насилии. Как будто тут присутствовало что-то неосязаемое; подобное чувство испытываешь, когда смотришь на разбитое окно. Мы это ощутили и начали спорить, а потом разозлились, потому что теперь было ясно, что вся история с монстром – полная чушь.
Мы пошли по квартирам, где жили члены Общества, стучались им в двери. Требовали, чтобы они вышли к нам, ответили на наши вопросы. Ставили их перед фактом, что нам так ничего и не удалось найти (Включая К. Г. Где он? Куда подевался?).
Все члены Общества, позади которых стояли их мрачные родители, смотрели на нас и говорили, что К.Г. заслужил то, что с ним случилось, и если то же самое случится с нами, значит, и мы этого заслуживаем (возможно, они были правы насчет некоторых из нас, но пошли они за такие слова!). Они снова рассказывали нам о К.Г. и о монстре и закончили свою историю словами: «Оставьте нас в покое. Не то пожалеете». Все они говорили одно и то же, как будто повторяли заученную речь.
Фразу «не то пожалеете» они произносили шепотом, но, если постараться, ее можно было расслышать. Мы слышали. Все четыре раза.
После того, как мы сходили к членам Общества, каждый вечер под конец школьных занятий кто-нибудь подкарауливал на углу микроавтобус, который привозил их. Это стало новой традицией, можно даже сказать, ритуалом; мы воспринимали происходящее как данность и должны были это принять и смириться с этим, как принимаем все остальное дерьмо и миримся с ним, и, к нашему безграничному стыду, мы выполняли эти негласные правила. Не думайте, что вы сильно отличаетесь от нас. Вы так же будете следовать правилам.
Нет, разъяренная толпа людей, охваченных праведным гневом, не смела с лица земли микроавтобус и членов Общества. Но всегда находился какой-нибудь высокий, словно каланча, мальчишка; или подросток, которого все на свете смущало и сбивало с толку и который не понимал, почему все происходит так, а не иначе; или же взрослый, который уже даже и не пытался понять, почему все происходит так, а не иначе. И каждый вечер, всегда кто-нибудь непременно бил микроавтобус по тому же самому месту, что и К.Г., а потом этого кого-то уводили в тот пустынный переулок. (Помните, мы говорили, что осматривали переулок? Он был пустынным. И мы будем осматривать его снова и снова, и там по-прежнему никого не будет, и мы станем осматривать его всякий раз после очередного исчезновения.) А затем поздно вечером по необъяснимой причине, следуя необъяснимым правилам, этот кто-то возвращался в переулок, входил в него вместе с членами Общества и после этого исчезал.
Сейчас конец октября, и напрашивается сравнение с опадающими листьями. Впрочем, сравнивать наших пропавших друзей с листьями неправильно, настолько неправильно, что ты этой неправильности почти не замечаешь.
Как бы там ни было, но с наступлением сумерек мы устраиваем обходы квартир членов Общества. (Наша маленькая группа разрасталась по мере того, как росло число пропавших.) Мы стучим в их двери, как стучали, когда исчез К. Г. Мы не ожидаем получить от них ответы или услышать выводы, которые нас удовлетворят, нами руководят скорее беспомощность и отчаяние. Члены Общества терпеливо повторяют всякий раз одну и ту же историю и просят нас оставить их в покое.
Там, на углу, сидит самый маленький мальчик. Ему не больше восьми или девяти лет. Он расположился на краю тротуара, руки держит на коленях, а ногами катает бутылку. Я не знаю его имени. Когда я прохожу мимо, то спрашиваю, что случилось, но он не отвечает мне. Я пытаюсь выяснить, где его родители или бабушка с дедушкой. Потом я интересуюсь, почему он не в школе, и он снова не отвечает. Я возвращаюсь и сажусь на крыльце своего дома, который находится неподалеку от того угла. Я вижу, что мальчик ждет микроавтобус. Я представляю себе монстра, если он вообще существует (может ли он существовать? может ли он не существовать?), как он открывает свою пасть, чтобы съесть мальчика. Не знаю, как остальные, но я больше не готов с этим мириться. Что-то должно измениться. Мы должны это изменить.